Дезабу недоверчиво покачал головой:
– Тшиих? Это странно. Когда я встречался с Тшиихом, его звали как-то не так. Я не запомнил его имени, но его звали как-то не так.
– Ты впервые в Европе, Дезабу, – улыбнулся Семенов. – Тшиих тоже впервые в Европе.
– Я уже встречал этого человека, – упрямо повторил Дезабу. – Я его встречал не в Европе.
– Где же?
– В Анголе.
– В Анголе? – недоверчиво повторил Семенов.
– Именно в Анголе, – утвердился в своей уверенности Дезабу. – В Кабинде, в разведроте 113. Примерно полгода тому назад. Меня привезли в Кабинду португальские карабинеры.
– В Кабинде? Как мог Тшиих попасть в Кабинду?
– Меня схватили карабинеры, – побледнел от негодования Дезабу. – Они схватили меня с каньянгуло в руках. Это такое длинное самодельное ружье, которое можно заряжать чем угодно. Большой наперсток черного пороха, пыж из хлопка, камни, битое стекло, рубленые гвозди, еще один пыж, и смело жми на курок. Если ружье не разорвет, ты непременно попадешь в одного из португальцев. Очень сильное ружье. А еще у меня был транзисторный приемник, – по-детски счастливо похвастался Дезабу. – Я отобрал приемник у пленного португальца.
Дезабу произнес «у каа». То есть, у собаки. Так в Анголе патриоты называют португальцев: каа – собака.
– Моя жена работала диктором на радио «Ангола комбатенте» в Танзании, она бежала из Анголы. Оставаясь один, я включал приемник и слушал голос жены. Меня схватили, когда я слушал голос жены. Меня привезли в Кабинду, но я не стал отвечать на вопросы каа, потому что знал: они меня все равно убьют. Ответишь или нет, каа нас всегда убивают.
Дезабу сказал: «нас – пье нуаров». То есть, черноногих.
– На этот раз каа почему-то не торопились. Наверное, они ждали кого-то. Они поставили меня на колени в траву, и я стоял на коленях посреди просторного двора, окруженного забором и колючей проволокой. Потом из комендатуры вышли три португальских офицера, а с ними очень полный невысокий человек в черной рубашке и в черных штанах. Его лицо было густо побито оспой, еще я запомнил бородавки на подбородке и на правой щеке. Внимательнее я не присматривался, потому что знал, что меня все равно убьют, но это запомнил. А с ним, с этим полным в черной рубашке, был тот, кого только что называли Тшиихом. Но там его называли как-то иначе. Я не стал запоминать имя, потому что знал, что меня все равно убьют. Лицо у этого человека было в бледных пятнах, как от неровного загара. Я так и подумал: обгорел и облез, собака, каа. Он подошел ко мне, и я сжался, потому что решил, сейчас он начнет меня бить. Но он жестом позволил мне лечь в траву и жестом показал, что я могу слушать транзистор. Он будто понял, что мне хочется услышать голос жены в последний раз, хотя он не мог знать, что моя жена работает на радио. У этого человека были странные глаза. Мне даже показалось, что он понимает меня. Но он был каа, собака. К тому же я знал, что меня убьют, и перестал обращать на него внимание. А ночью, – пожал плечами Дезабу, – меня отбили. Среди убитых и пленных я не нашел ни этого Тшииха, ни полного человека в черной рубашке. Наверное, они уехали.