– Говорю, жалеешь аманатов? – повторил Гришка.
– А как иначе? – нахмурился Дежнев, будто о чем-то своем подумав. – Не будет аманатов, нам ясак не понесут.
Продолжил:
– А во прошлом году родимцы аманата Чекчоя совсем не приходили к ясашному зимовью, потому что корму вокруг не было и Мишку боялись…
Снова вздохнул:
– Милосердный государь, вели нам, холопам твоим, служить вместе, пока с Погычи-реки казна опять не пойдет в Якуцк…
Остановился. Хмуро, в упор, глянул на Кокоулина:
– Своих людей Двинянину больше не отдам. Хватит! Пусть ему Евсейка служит.
– А ты из пинежан, – усмехнулся Лоскут.
– Я-то? – удивился Дежнев.
– Ну да.
– Как узнал?
– А слова выговариваешь по-своему, – усмехнулся Лоскут. – Скажем, не полотенце, а плат. Не чесанка льняная, а пасма. Так пинежане на Руси говорят.
– Ну, точно.
– А еще смотрю, – нехорошо усмехнулся Лоскут, – ты одно слово скажешь, а у Павлика на бумаге выскочит другое.
– Это как так? – удивился Дежнев. – Никак не может такого быть. Павлик у нас грамотный. Как говорю, так и кладет слова. А то путаница.
– Это правильно, что боишься путаницы, – Гришка через плечо Заварзы внимательно разглядывал разворот бумажного свитка.
– Ты, грамотный, что ли? – не поверил Дежнев.
– Да так… Есть немножко…
Сказал без всякой усмешки и Павлик почему-то сразу покрылся жестокой бледностью. Отвернул голову, будто интересно слушать ругающегося Ваську. Подставил бледное лицо влажному ветру.
– Да неужто грамотен? – не верил Дежнев. – Я вот не сподобился.
Павлик Заварза откинулся ослабевшей спиной на столб навеса, под которым сидел. Маленькое лицо стало уже даже не бледным, а каким-то серым, пепельным, и пошли по нему нехорошие пятна, будто цинготные знаки.
– Помнишь Степана с Собачьей?
– Это который Свешников?
– Ну да. Прозвали Носоруким. Искали старинного зверя, у которого рука на носу. А было время, учил меня.
– Грамоте?
Дежнев замер.
Гришка без замаха ткнул Павлика кулаком в лоб.
Кулак тяжелый. Ударившись затылком о мокрый столб, Павлик закатил глаза и сполз с лавки на мокрую землю. Дежнев, наклонясь, аккуратно снял с груди Павлика медную чернильницу, только потом спросил:
– За что дерешься?
– Он не челобитную пишет, он на тебя сочиняет новый извет, – покачал головой Лоскут. – Он все твои слова пишет неправильно.
Поднял свиток, развернул.
– На бумаге получается, что ты специально хвалишь Двинянина: он де и хозяйствен, и властен, и навел на реке порядок. Тебе не удалось, а он навел. А еще пишет, что ты лично подтверждаешь: Двинянин первым ступил на коргу.
– Ты что говоришь такое?
– А то, что вижу!