Темнело быстро. И потому я поспешил промыть хлоргексидином и эту рану и снова заклеил ее кусками пластыря поверх тампона так, чтобы было видно, что я заклеиваю, потому что на ощупь выполнять такую болезненную операцию не хотелось. Но я уже чувствовал себя совсем не так, как тогда, когда первую перевязку делал. Тогда я сидеть толком не мог, все упасть норовил. Сейчас даже встал без проблем, хотя и почувствовал резкую боль. И более легко справился с напяливанием на себя бронежилета и «разгрузки».
* * *
Вышел я уже в темноте и радовался, что луна прячется где-то за горным хребтом, освещая только краешек неба. Это позволяло мне идти не по «зеленке», где можно было в густом сумраке на куст лицом напороться и без глаза остаться, а по берегу ручья, впрочем, от «зеленки» на всякий случай не удаляясь дальше двух шагов. По другую сторону, уже в четырех шагах от меня, журчал ручей, скрадывая звук моей поступи, но я не имею привычки ходить, как статуя командора, тяжело ступая, и потому этому вопросу много внимания не уделял. Хотя понимал, что ручей и звуки, издаваемые чужими ногами, тоже глушит. Но я мог справедливо рассчитывать на то, что здесь сейчас, кроме меня, ходить некому. Едва ли двое оставшихся на посту бандитов решат разделиться, и один отправится посмотреть, что за стрельба была неподалеку и каковы результаты поиска беглеца. У бандитов не может быть сомнений – двадцать человек в их понимании должны были теоретически легко со мной расправиться. Они бы и расправились, если бы я сразу против всех принял бой. Но мне это почему-то казалось малоинтересным, и я дал им возможность разделиться и рассредоточиться.
Был у меня соблазн перед выходом еще один шприц-тюбик парамедола себе вколоть, но я вовремя удержался, понимая, что мне придется, возможно, просидеть долгое время в засаде рядом с постом. А в засаде, как и часовому на посту, это любой боец знает, особенно хочется спать – работает пресловутый «закон вредности», и с действием этого закона постоянно приходится бороться. После парамедола не захочешь, а уснешь. И можешь проспать самое важное, более того, единственное, что в состоянии изменить ситуацию, – приезд Ризвана Дидигова, обещанный мне раненым бандитом.
Сама судьба раненого меня мало интересовала. Он вышел на «тропу войны» и знал, на что идет. Не моя задача оказывать ему помощь. Сможет до дороги выползти, это его счастье. Есть жизненные силы, чтобы за саму жизнь бороться, он выползет. Нет этой силы, пусть умирает там, где его накрыла граната. Скорее всего, он умрет или уже умер. Если раны в ногах не так опасны, то раны внизу живота в состоянии самого сильного человека свалить, и без срочной операции уже не обойтись. Но не мне же, самому раненному, да еще озабоченному более важной задачей, тратить последние силы на то, чтобы тащить на себе раненого врага. Да, это жестоко, но он захотел воевать и получил свое заслуженное. Просто по-человечески я могу ему посочувствовать. Но не помогать. Если я буду ему помогать, я поставлю под удар пленников, которых этот же раненый бандит собирался убить, как собирался убить меня. И никто другой, а тем более я сам не могу предъявить себе обвинения в жестокости. Ситуация~