– Ага! Как видно, на этот раз ты взяла католика?
– Черт побери! – воскликнула герцогиня.
– Хорошо, хорошо! Все понятно.
– А что представляет собой наш гугенот?
– Это не избранник; этот молодой человек для меня ничто и, вероятно, никогда ничем и не станет.
– Но это не причина, чтобы не рассказать мне о нем; ведь ты же знаешь, как я любопытна! Так что же он собой представляет?
– Это несчастный молодой человек, красивый, как Нисос Бенвенуто Челлини; он спрятался у меня, спасаясь от убийц.
– Ха-ха-ха! А ты сама не поманила его пальчиком?
– Бедный юноша!.. Не смейся, Анриетта, – в эту минуту он все еще между жизнью и смертью.
– Он болен?
– Тяжело ранен.
– Но раненый гугенот в наше время – большая обуза!.. И что же ты делаешь с этим раненым гугенотом, который для тебя ничто и никогда ничем не будет?
– Я прячу его у себя в кабинете и хочу спасти.
– Он красив, он молод, он ранен; ты прячешь его у себя в кабинете, ты хочешь его спасти; что ж, в таком случае твой гугенот будет весьма неблагодарным человеком, если не проявит большой признательности!
– Он уже ее проявляет; боюсь только... что больше, чем мне хотелось бы.
– А этот несчастный молодой человек... тебя интересует?
– Только... только из сострадания.
– Ох уж это сострадание! Бедняжка королева! Эта-то добродетель и губит нас, женщин!
– Да, ты понимаешь, ведь с минуты на минуту ко мне могут войти и король, и герцог Алансонский, и моя мать, и, наконец, мой муж!
– Ты хочешь попросить меня, чтобы я приютила у себя твоего гугенотика, пока он болен, а когда он выздоровеет, вернула его тебе, не так ли?
– Насмешница! Нет, клянусь тебе, что я не захожу так далеко, – отвечала Маргарита. – Но если бы ты нашла возможность спрятать у себя несчастного юношу, если бы ты могла сохранить ему жизнь, которую я спасла, то, конечно, я была бы тебе искренне благодарна. В доме Гизов ты свободна, за тобой не подсматривают ни муж, ни деверь, а кроме того, за твоей комнатой, куда, к счастью для тебя, никто не имеет права входа, есть кабинет вроде моего. Так дай мне на время этот кабинет для моего гугенота; когда он выздоровеет, ты отворишь клетку, и птичка улетит.
– Милая королева, есть одно затруднение: клетка занята.
– Как? Значит, ты тоже спасла кого-нибудь?
– Об этом-то я и говорила твоему брату Карлу.
– А-а, понимаю; вот почему ты говорила так тихо, что я не слышала.
– Послушай, Маргарита, это изумительная история, не менее прекрасная, не менее поэтичная, чем твоя. Когда я оставила тебе шестерых телохранителей, а с шестью остальными отправилась во дворец Гизов, я видела, как поджигали и грабили один дом, отделенный от дома моего деверя только улицей Катр-Фис. Вхожу во дворец и вдруг слышу женские крики и мужскую ругань. Выбегаю на балкон, и прежде всего мне бросается в глаза шпага, своим сверканием, казалось, озарявшая всю сцену. Я залюбовалась этим неистовым клинком: люблю красивое!.. Затем, естественно, стараюсь разглядеть и руку, приводившую в движение клинок, и того, кому принадлежит сама рука. Гляжу туда, откуда доносятся крики и стук шпаг, и вижу мужчину... героя, этакого Аякса, сына Теламона