«А зря,- потирал руки Теодор.- Я бы втихаря плюнул ему в чернильницу. Интересно, он понял бы шутку художника над писателем? Да нет, наверное бы, оскорбился. Зря, зря».
– М-да, извините, я не читал Ваших книг.
Ещё больше дыма окутало писателя. И вот:
– А и не могли Вы меня читать. -???
– Да-с, не могли. Я не издавался.
– Ни разу?
– Ещё ни разу. А может и… М-да… Хорош, да, писатель, который не издавался?
Теодор не знал, что сказать.
Что тут сказать? Он ждал. В чём здесь требуется его помощь? Он сам, что ли, должен догадаться? А ему-то это нафига? Вообще, не он этот клуб придумал… М-да… писатель и не издавался… а почему? Почему?
– А почему вы не издавались?
– Да не срослось. Что бы войти в Союз писателей и получать раз в десять лет возможность издаться, надо уже иметь изданными три книги. Представляете?
– А чего ж не представить? Вы, извиняюсь, в какой стране живёте?
Он поморщился, видимо, соглашаясь. Херовая страна. Но и лучше страны нет. Так что, чего рыпаться? Надо тут как-то, как-то надо тут…
– Кофе будете?
Гость не возражал и действо перенеслось на кухню.
Михаил Романович колдовал над турочкой, по кухне витал божественный аромат, на столе проявился графин с водочкой, бутерброды и икра в искрящейся розетке. Пахло уютом и домовитостью. Как-то неприкаянно ощутил себя Теодор в этой изысканности.
Словно непородистый пёс с улицы, не взирая на надписи «По газонам не ходить и собак не выгуливать!», забрёл в будку к доберману. Ему и на помойках в подворотнях всегда кость была уготована, не заманить его хозяйской миской, а вот на тебе, шерстяной простиранный коврик и тянет растянуться на нём, и расслабить лапы в безмятежной дрёме. Толи мир сошёл с ума, толи меня колбасит,- сделал вывод художник.
И всё-таки, что скрывается за этими тёмными очками?
– Михал Романыч, а позвольте мне задать вам неуклюжий вопрос?
– Не корректный?
– Можно и так сказать.
– Извольте. Или – валяйте.
Лёд был пробит. Раздалось чоканье рюмками-напёрстками и происходящее Теодору уже начинало нравиться. В конце концов, раз мы – люди, то все мы – братья-сёстры. На одной планете с ноги на ногу переминаемся.
– А вы тут один живёте? Без семьи.
– У меня было три семьи. Теперь нет ни одной. Как-то так всё получается… У каждой женщины, с которой я связывал судьбу, было собственное восприятие программы жизни. То есть, они каким-то чётким образом представляли себе программу их жизни. И в этой программе, обя-за-тель-но, для меня уже была уготована определённая роль и расписаны мизансцены с текстом. Они знали, что я думаю и как считаю, каким образом реагирую и куда направляюсь. Даже от чего меня необходимо оградить-уберечь, и куда «направить во благо». Вся несуразность в том, что в момент знакомства и…, ну, одним словом – прелюдии, всего этого за километры небыло. А через некоторое время или годы – появлялось. У друзей, на сколько мне известно, было тоже самое, иной раз, начиналось сразу после свадьбы, словно чернильный штамп в паспорте действовал на них, вчерашних невест, а ныне – жён, каким-то мистическим образом! Кто-то может с этим жить…