– Разумеется, – сказал Горанфло, – все здесь совершается лишь по моему распоряжению. Что вы спрашиваете, милейший господин Брике?
– Я спрашиваю у брата Борроме, не знает ли он, откуда взялась эта каска.
– Она была в партии оружия, закупленной преподобным отцом настоятелем для монастыря.
– Мною? – переспросил Горанфло.
– Ваша милость, конечно, изволите помнить, что велели доставить сюда каски и кирасы. Вот ваше приказание и было выполнено.
– Правда, правда, – подтвердил Горанфло.
«Черти полосатые, – заметил про себя Шико, – моя каска, видно, очень привязана к своему хозяину: я сам снес ее во дворец Гизов, а она, словно заблудившаяся собачонка, разыскала меня в монастыре святого Иакова!»
Тут, повинуясь жесту брата Борроме, монахи сомкнули ряды, и воцарилось молчание.
Шико уселся на скамейку, чтобы с удобством наблюдать за учением.
Горанфло продолжал стоять, крепко держась на ногах, словно на двух столбах.
– Смирно! – шепнул брат Борроме.
Дом Модест выхватил из железных ножен огромную саблю, и, взмахнув ею, крикнул мощным басом:
– Смирно!
– Ваше преподобие, пожалуй, устанете, подавая команду, – заметил тогда с кроткой предупредительностью брат Борроме, – нынче утром ваше преподобие себя неважно чувствовали: если вам угодно будет позаботиться о драгоценном своем здоровье, я бы мог сегодня провести учение.
– Хорошо, согласен, – ответил дом Модест. – И правда, я что-то прихворнул, задыхаюсь. Командуйте вы.
Борроме поклонился и, как человек, привыкший к подобным изъявлениям согласия, стал перед фронтом.
– Какой усердный слуга! – сказал Шико. – Этот малый – просто жемчужина.
– Он просто прелесть! Я же тебе говорил, – ответил дом Модест.
– Я уверен, что он выручает тебя таким образом каждый день, – сказал Шико.
– О да, каждый день. Он покорен мне, как раб. Я все время упрекаю его за излишнюю предупредительность. Но смирение вовсе не раболепство, – наставительно добавил Горанфло.
– Так что тебе здесь, по правде говоря, нечего делать, и ты можешь почивать сном праведных: бодрствует за тебя брат Борроме.
– Ну да, боже ты мой!
– Это мне и нужно было выяснить, – заметил Шико, и все свое внимание он перенес на одного лишь брата Борроме.
Замечательное это было зрелище – когда монастырский казначей выпрямился в своих доспехах, словно вставший на дыбы боевой конь.
Расширенные зрачки его метали пламя, мощная рука делала такие искусные выпады шпагой, что казалось, мастер своего дела фехтует перед взводом солдат. Каждый раз, когда Борроме показывал какое-нибудь упражнение, Горанфло повторял его жесты, добавляя при этом: