– Моей фрейлине?
– Вашей фрейлине.
– Вашей любимице, от которой вы без ума!
– Ах, вы, друг мой, заговорили на манер одного из тех слухов, которые только что осуждали.
– Вы правы, сир, – улыбнулась Маргарита, – смиренно прошу у вас прощения.
– Друг мой, вы правы, слухи часто оказываются ложными, и нам, особенно же нам, королям, крайне необходимо превратить эту теорему в аксиому.., но, помилуй бог, сударыня, я, кажется, заговорил по-гречески.
И Генрих расхохотался.
В этом столь бурном хохоте и особенно в сопровождавшем его остром взгляде Маргарита уловила иронию, что снова вызвало у нее беспокойство.
– Так что же насчет Фоссэз? – сказала она.
– Фоссэз больна, друг мой, и врачи не могут определить, что у нее такое.
– Это странно, сир. По уверениям вашего величества, Фоссэз никогда не грешила. Фоссэз, послушать вас, даже перед королем устояла бы, если бы король заговорил с ней о любви. И вот Фоссэз, этот невинный цветок, эта кристально чистая Фоссэз вынуждена прибегать к помощи врачебной науки, которая и должна разбираться в ее радостях и горестях?
– Увы! Дело обстоит не так, – с грустью произнес Генрих.
– Что? – воскликнула королева злорадно, ибо даже самая умная и великодушная женщина не может удержаться от удовольствия пустить стрелу в другую женщину. – Как? Фоссэз не цветок невинности?
– Этого я не сказал, – сухо ответил Генрих. – Упаси меня бог осуждать кого-нибудь. Я говорю, что моя доченька Фоссзз чем-то больна и скрывает свою болезнь от врачей.
– Хорошо, пусть от врачей, но не от вас же, поверенного ее тайн, названого отца.., это мне кажется странным.
– Я больше ничего не знаю, друг мой, – ответил Генрих, снова любезно улыбнувшись, – а если и знаю, то считаю за лучшее на этом остановиться.
– В таком случае, сир, – сказала Маргарита, которая по обороту, принятому разговором, решила, что ей предстоит даровать прощение, в то время как она опасалась, не придется ли ей вымаливать его, – в таком случае, сир, я уж не знаю, что угодно вашему величеству, и жду, чтобы вы объяснились.
– Что ж, если вы ждете, друг мой, я вам все скажу.
Маргарита жестом показала, что она готова все выслушать.
– Нужно было бы… – продолжал Генрих, – но я, пожалуй, слишком много от вас требую, дорогая…
– Скажите все же.
– Нужно было бы, чтобы вы сделали мне великое одолжение и посетили мою доченьку Фоссэз.
– Чтобы я навестила эту девицу, о которой говорят, будто она имеет честь состоять вашей любовницей, – причем вы и не отрицаете, что она может эту честь себе приписывать?
– Ну, ну, потише, друг мой, – сказал король. – Честное слово, вы так громко говорите, что, чего доброго, вызовете скандал, а я не поручусь, что подобный скандал не обрадует французский двор, ибо в письме короля, моего шурина, прочитанном Шико, стояло quotidie scandalum, то есть это понятно даже для такого жалкого гуманиста, как я, «каждодневный скандал».