Глава 6,
в которой Угрим крушит хазар кузнечным молотом
Угрим отер со лба липкий, застящий глаза пот и опустил окровавленный, местами посеренный вражьими мозгами молот. Тяжело перевел дух. Кваску бы испить, холодненького, ишь как жарит. А на Днепру сейчас благодать, по бережку ивы тенистые, ветер прохладный рябь по воде гонит… Он перевел взгляд на татей. Три степняка остывали на земле, кто с проломленным шишаком, кто с провалившейся до позвоночника грудью, кто со сломанной шеей… Угрим смачно плюнул на ближайшего:
– Псу песье!
Молота было жаль – от тятьки достался. «Теперя железо им не покуешь, потому как осквернился поганой кровью. Теперя им токмо бугаев валить».
Ништо, Перун простит, Перун завсегда до крови охоч, позволит новый молот в кузне испечь да наделит его своей могучей силой.
Спина, нажаренная Ярилой, горела огнем. «Эх, не надо было рубаху скидавать, – покачал головой кузнец, – а как не скидавать, когда, по обычаю предков, на смерть одежным негоже иттить».
Сеча откатилась шагов на тридцать, и вокруг никого из живых не было. Хазары теснили людинов к стенам, чтобы лишить их численного преимущества и перебить всем скопом. Славяне сражались каждый сам за себя, без боевого порядка; окажись они зажатыми между стеной и всадниками, начнется настоящее избиение. «Эх, кабы они действовали все заодно, – подумал Угрим, – встали бы человек по десять спина к спине да рогатинами ощетинились… Небось, поганые-то поостыли бы».
Тати стояли плотным боевым порядком – между конями не более полусажени. Сквозь такой строй не проскочишь, не зайдешь со спины, враз облобызаешься с хазарской саблей.
– Не лезь, дура, не лезь! – закричал кузнец. – Чего гибнуть зазря!
Его крик потонул в шуме битвы, да если бы и не потонул, все равно ничего бы не изменилось – свой ум-то не приставишь. Мужики дрались по-глупому и гибли по-глупому, потому как разумение у них было куриное. Вон упал Антип, зубоскал и балагур, известный на всю Дубровку длинным и злым языком, – бросился на басурманина, замахиваясь колом, да так и осел с разваленной головой. «Надо было снизу поддеть, – покачал головой кузнец, – да по поножам, а когда тать завизжит, как свинья недорезанная, можно и по хребтине, тогда бы, небось, не так споро он сабелюкой ворочал, да чего уж теперь…»
Вон Мирон хотел зацепить обухом степняка, повернувшегося к нему боком, и сбросить с седла. Но тот, что был рядом, сверкнул саблей – и по горлу людина расползлась кривая красная ухмылка, голова отвалилась, ударил кровавый фонтан… Угрим тряхнул русыми кудрями и отвернулся.