– Я люблю тебя, Феликс, – прошептала я ему на ухо.
Он поежился от щекочущего дыхания, повалил меня на спину и принялся целовать. Я вывернулась, взяла в ладони его лицо и, глядя строго в черные туннели зрачков, спросила:
– А ты?
– Что я? – глупо отозвался он.
– Ты меня любишь?
Мне показалось, что в его туннелях полыхнуло алое зарево и тут же потухло.
– Само собой, – ответил он.
– Это не ответ, – возразила я.
– Нормальный ответ, – лениво процедил он, убрал от лица мои руки и опять улегся рядом на спину.
– Когда любят, так и говорят: «Люблю».
– Все любят по-разному.
– Любят, может быть, и по-разному, только название у этого процесса одно. Кроме слова «люблю», другого не придумали.
– Почему? Есть еще, например, «обожаю»... А еще...
– Брось, Феликс, – бесцеремонно оборвала его я. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Ответь честно: ты любишь меня?
Он немного помолчал, потом спросил:
– Может, не стоит все усложнять?
– Стоит, – не сдалась я и укуталась до подбородка одеялом. Если он сейчас же не скажет мне «люблю», я сначала оденусь, а потом приступлю к допросу на предмет Наташи и ее красавицы-матери.
– Мне хорошо с тобой, Тонечка, – неожиданно теплым голосом сказал он. – А любовь ли это... я не знаю... Никогда не знал... Может быть, поэтому так и не женился, хотя давно пора по всем показателям. Женщины всегда требовали от меня это самое «люблю», а я не говорил, и они уходили, разочарованные и обиженные, будто я их обманул: поманил конфеткой, а вместо нее сунул в руки пустой фантик.
– Хочешь сказать, что никогда не бросал женщин сам? – осторожно спросила я.
– Нет, не хочу... Всякое бывало...
– А что эти женщины? Неужели они не боролись...
– За что?
– За тебя... за любовь...
– Говорю же, Тонечка, всякое в моей жизни было, но к чему это вспоминать, когда теперь у меня есть ты!
– Я такая же, как все! – уже довольно зло выкрикнула я.
– Ну не-е-ет... – протянул он. – Не такая. Как ты себя называешь? Волчицей? А разве Волчицу интересует, любит ли ее Волк? Она всегда уверена в своем партнере. В противном же случае может запросто перегрызть ему горло.
– А если я перегрызу?
– Я дорого продам свою жизнь...
Ярко-карие глаза Феликса опять оказались против моих. В зрачках плясало алое пламя и уже не гасло, а разгоралось сильней и сильней. Мои ноздри тревожил горьковатый запах его кожи. И мне мгновенно сделалось жарко и сладостно-больно. Никакие кладбищенские воспоминания уже не имели власти надо мной. Я должна была освободиться от этой боли, выплеснув жар и полностью растворившись в этом человеке, став его неотделимой частью. Момент истины еще не настал. Нет... не так... Сейчас истинна была одна лишь любовь, которую я испытывала к Феликсу вопреки всему: страхам, подозрениям и неизвестности.