Но я уже все понял и требовательно встряхнул его:
– No! Посмотри на меня! Ты уже можешь стоять, я знаю! Просто ты ее ненавидишь. И меня тоже. Да? Говори! Я знаю, что ты можешь говорить! Ты ненавидишь нас за то, что мы отняли тебя у мамы Сементы, правда? За то, что мама Семента бросила тебя, да?
И я повернулся к Полине, вошедшей в дом.
– Дура! – сказал я ей по-русски. – Он не верит, что ты его родная мать! И никогда не поверит! Семента носила его на руках, как куклу, а ты отняла у него Сементу и еще требуешь, чтобы он стоял и ходил! Понимаешь? Он назло тебе будет падать! Назло, понимаешь?!
Она застыла с открытым ртом.
– И в кровать он, наверное, писает уже, – сказал я. – Да?
Она кивнула, в ужасе от такой простой догадки.
Я отнес Ваню в манеж, посадил к игрушкам, и мне показалось, что в его узких, как у Кожлаева, детских губах прячется улыбка злобного торжества. Словно он понимал и подтверждал то, о чем я говорил по-русски.
Да, оказывается, вы можете свернуть горы, получить документ, который на основе неопровержимых анализов ДНК будет свидетельствовать о том, что это ребенок ваш, родной, кровь от крови и плоть от плоти, вы можете даже отнять его у приемной матери, победить его парез и вдохнуть жизнь в его парализованные ноги, но это еще не значит, что вы вернули себе своего СЫНА.
– Что же мне делать? – тоскливо говорила Полина.
Я не знал, что ей ответить. Ив не хочет быть Ваней, он не хочет «маму Полину» и не хочет для нее ни стоять, ни ходить. Он боится стоять. Он знает, что, пока он не стоит и не ходит, его будут носить на руках, жалеть и нянчить всю жизнь, как это делала mammy Cementa. И он сделает все, что в его детской власти, чтобы вы вернули ему его прежнюю жизнь и прежнюю маму. Он будет падать, разбивать себе лицо, писать и какать в штаны и в кровать, плеваться манной кашей и не говорить с вами ни по-английски, ни тем паче по-русски – потому что он хочет, чтобы вы вернули ему его прежнюю маму – Сементу. Что вы можете сделать? Показать ему анализы ДНК, полученные из Гамбурга? Объяснять ему? Лупить его? Что?
Я молча ел овощной суп, который налила мне Полина.
– Я получила все документы, – сказала она. – Теперь я его законная мать. Но что толку?
Я молчал. Она знает, что она должна делать, это было оговорено еще в декабре.
– Мы уезжаем в Небраску… – сказала она.
– Что? – Я изумленно поднял голову от тарелки.
– Мы не можем здесь жить, тут все ужасно дорого. Глен нашел работу в Небраске.
– Ты собираешься с ним жить?
– Да. Собираюсь.
– Ты что – его любишь?
– Ну… – Она отвела глаза. – Какая разница? Он хороший человек…