– Разве ты не любишь меня?- спросил я.
– Конечно, люблю, дурачок. Из-за чего же, потвоему, я плачу?
Она взяла мою руку и просунула ее под блузку.
– Вот так, милый,- шепнула она.- Зверушка возвращается к себе в норку.
Нас окружали запахи весны – молодой травы и влажной земли; воздух здесь, среди вересковых пустошей, был свежий, чистый, бодрящий – ни дыма, ни пыли, от которых трудно дышать, словно легкие набиты ватой; и мы были гармоничной частью этой весенней ночи, единым счастливым существом, единым бытием. И тогда я потянулся к Элис – не потому, что это было нужно, а потому, что я хотел быть как можно ближе к ней, отдать ей себя. Я положил руку ей на колено. Она оттолкнула ее.
– Не сейчас.
– Извини.
– Что же делать. Нам не надо было сюда приезжать. Я всегда в эти дни выгляжу ужасно, а чувствую себя еще хуже. Ты ведь знаешь, как это бывает.
– К счастью, нет. Мы оба рассмеялись.
– Мне так хотелось видеть тебя, а с другой стороны, навязываться тебе, когда…
– Зачем ты это говоришь? Я люблю тебя сейчас так же, как всегда.
– А ты лег бы спать со мной в одну постель?
– Конечно. Раз ты плохо себя чувствуешь, тебе, наверно, было бы легче, если б я был рядом.
Она снова расплакалась.
– О господи, как с тобой все просто. И я так люблю тебя за это, так люблю, так люблю…- Она перешла на шепот.- Я так с тобой счастлива, что мне хотелось бы сейчас умереть. Мне хотелось бы сейчас умереть.
Следующие два месяца – по крайней мере когда я был с Элис,- казались безоблачно счастливыми. Мы больше не были любовниками – мы стали мужем и женой. Конечно, я по-прежнему дарил ей то, что на нашем языке мы называли «хрусталиком», но не в этом было теперь главное. Уверенность, спокойствие, ровная нежность, которые исходили от Элис,- вот что стало главным; да еще возможность говорить друг с другом, не боясь затронуть опасную или запретную тему,- их больше не существовало. Мы ничего не скрывали друг от друга,- и это были настоящие разговоры, когда слова – не просто звуки или фишки в социальной, финансовой или любовной игре.
Я продолжал видеться с Сьюзен и после городского бала. Жениться на ней я уже не надеялся, но и не считал нужным порывать с ней. Она была тем шиллингом, который ставишь в тотализаторе на выбранную наугад лошадь, не имея ни малейшей надежды выиграть. И потом моему тщеславию льстило, что у меня роман с двумя женщинами сразу; а кроме того, каждая встреча со Сьюзен означала плевок в лицо Джеку Уэйлсу и всем прочим.
Теперь наш флирт со Сьюзен не доставлял мне больше удовольствия. Стоило ее, так сказать, немножко завести,- и ей уже не было удержу. Даже когда мы ехали в автобусе или шли по улице, она требовала, чтобы я брал ее под руку или обнимал за талию. А когда ей казалось, что поблизости никого нет, она хватала мою руку и прижимала к своей груди. Как только стерлось ощущение новизны, мне стало с ней скучно. Отношения наши нисколько не сдвинулись с мертвой точки: как бы далеко мы ни заходили в своих нежностях – а я, пожалуй, знал ее тело даже лучше, чем тело Элис,- она всегда останавливала меня в решительную минуту. Если бы Элис не была моей любовницей, я, вероятно, заставил бы Сьюзен сдаться. А так она была сладким блюдом, к которому я едва притрагивалгя после плотного обеда,- приятным, нежным, легким, присыпанным сахаром юности, но не сытным, не существенным, не имеющим значения.