Хорошо было только одно: встречаясь со Сьюзен, я вновь обретал свою молодость. Я вступил в авиацию, когда мне было девятнадцать лет, и слишком быстро стал взрослым. В том возрасте, когда поцелуй должен еще оставаться светлым и радостным событием, которое даже в самых затаенных думах не связывается с острым физическим томлением подростка, я лежал в поле под Кардингтоном, и красные от работы у плиты руки девушки из вспомогательного отряда умело расстегивали мою одежду («Э-э, да видать, это тебе впервой, миленький»). Да, я вновь обретал мою юность,- в той мере, конечно, в какой я мог ее вновь обрести. Небо не разлеталось огненным фейерверком, и у меня не было такого ощущения, будто я сейчас умру от счастья, познав, как чудесно женское тело,- ведь детские игры полны колдовских чар, лишь когда веришь в колдовство.
Сейчас мне кажется удивительным, что это могло длиться так долго. Элис знала о моих свиданиях со Сьюзен, но они ее как будто мало трогали.
– Она совсем ребенок,- сказала она мне как-то.- И скоро надоест тебе. Постарайся не причинять ей лишней боли. Вот и все, дорогой.
Тогда ее слова меня озадачили. Но с тех пор я многое понял. Она была уверена, что Сьюзен не выйдет за меня замуж, и в то же время не сомневалась, что сможет меня удержатъ. Она не собиралась растрачивать свои силы на припадки ревности и просто ждала неизбежного разрыва. Однако все произошло нескрлько иначе, чем она предполагала.
Я помню последний вечер перед началом перемен, как помнят бал накануне переворота, или пьесу, виденную за два часа до землетрясения. Было жарко, и я валялся в постели, ленясь одеться; в комнату вошла Элис в платье из черной тафты.
Шурша жесткой материей, она села рядом со мной.
– Застегни мне сзади пуговки, милый.
Щурясь, я исполнил ее просьбу, и мне казалось, с каждой золотой пуговкой, которую я застегиваю, я все теснее и теснее скрепляю себя с Элис.
– Ты бы лучше оделся,- сказала она.- Элспет может войти в любую минуту.
– Элис, одень меня.
– Ах ты, неженка! – радостно воскликнула она.- Ты в самом деле хочешь, чтобы я тебя одела?
– Зачем бы я тогда тебя просил?-Я обнял ее и вздрогнул от удовольствия, почувствовав прикосновение шелковистой тафты к своей коже.- Ну, одень же меня! Я хочу, чтобы меня баловали и нежили…
Она одела меня с ловкостью опытной сиделки. Я закрыл глаза, вдыхая родной запах ее тела и лавандовой воды, бодрящий, как солнечный свет за завтраком.
– Мне нравится, когда за мной ухаживают,- сказал я.
Она побледнела, и губы ее плотно сжались.
– Я не могу найти твои носки.