— И еще я советую не хлопотать за них. Поэзия не нуждается ни в чьих хлопотах. Что касается графоманов, у них и без вас железные пробивные способности.
Девушка пробормотала в ответ что-то невнятное и стала суетливо засовывать рукопись в пакет. Боже, как стыдно. И рукопись никак не хотела укладываться между учебниками. Главное сейчас — не выказать своей растерянности. Изобразить, что ей все безразлично, а особенно мнение лысых критиков из литературных журналов. Редактор, как бы подслушав ее мысли, тонко улыбнулся и вдруг спросил:
— А, кстати, что больше вами движет: порыв или меркантильность?
— Только не меркантильность, — пожала плечами девушка, показывая всем видом, что не теряется ни перед какими сукиными сынами, знающими, что такое аллитерация.
— Тогда пойдемте пить коньяк, — предложил он с улыбкой.
И у нее закружилась голова. То ли коньяк сразу же ударил в голову несчастной абитуриентки театрального, то ли сам факт, что этот умный, интеллигентный мужчина запросто приглашает в кафе, сдвинул мозги набекрень, но юная газель без всяких раздумий с тем же равнодушным видом (мол, до фени мне и вы, и ваш коньяк) неприлично громко выдохнула:
— Что ж, пойдемте.
И когда он поднялся со стула и галантно взял под локоток, девушка поняла, что теперь пойдет за ним на край света. И это новое ощущение собачьего послушания не было лишено прелести.
В тот день новый знакомый много рассуждал о поэзии и в своем «Москвиче», и в темной забегаловке, именуемой кафе. Он был галантным кавалером. Он был очаровательным и при этом несколько небрежным. Но эта небрежность добавляла особую привлекательность.
«Я вас научу, — нашептывал он на ухо, — отличать профессиональные стихи от любительских. Я вас научу видеть за словом жизнь, а за жизнью нечто большее, чем эту вечную суету. — И она кивала и в глубине души догадывалась, что теперь будет предана ему до гроба. — А впрочем, — усмехался он, и в глазах его сверкало что-то сатанинское, — вы скоро узнаете, какой я мерзавец. — И она от души смеялась, зажевывая коньяк бутербродом с заветренной ветчиной. — А кто в наше время не мерзавец? Бытие определяет мерзавцев, а время определяет бытие. Что делать? И через время мерзавцев мы должны переступить, как через навозную кучу…»
Редактор снова наклонялся к уху и, уже изрядно обмякший и раскрасневшийся от коньяка, интимно нашептывал: «Я буду тебя возить по таким захолустьям и знакомить с такими пакостными людьми, что ты взвоешь… И я буду тебя трахать прямо на столе в моем кабинете…»
Девушка спокойно перенесла последние слова, только сердце провалилось куда-то ниже пояса. Но поднимавшийся из-под ложечки страх она тут же изгнала из себя и осталась в той же роли отчаянной пофигистки.