— Как остынет, на камни воды плесни, да наверх забирайся, на шкуру свою, — прозвучал совсем рядом совет волхва. — А я поутру приду проведать.
Кашель ведуна действительно отпустил. Посидев под налатником минут пять, Олег выбрался, выплеснул воду из котелка на камни, достал сладкую распаренную репу, запустил в нее зубы и полез на верхний полок. Шкура, конечно, мокрая — но уже горячая, не хуже репы. Печь раскалена, что кузнечный горн. Так что замерзнуть ему до утра не грозит. Хоть и не княжеские палаты, а жить можно…
Заснул Середин чуть ли не мгновенно — сказался тяжелый долгий день. Но вместо отдыха он ухнулся в какую-то кроваво-красную кашу, в которой, как в бочке с вязким медом, бился до самого рассвета и пробуждение воспринял как радость. Но не надолго: при первом же движении голову пронзила резкая боль, глаза почти не открывались — похоже, опухли; грудь словно стянуло раскаленным обручем, а руки и ноги — залило неподъемным свинцом.
— Электрическая сила… — простонал ведун, пытаясь подняться, но после короткой борьбы с собственным телом решил взять передышку и немного полежать. Всё едино половодье, спешить некуда. Можно и отдохнуть.
Олег прикрыл глаза и снова заснул. А скорее — впал в беспамятство, потому как совершенно не замечал происходящего вокруг, пока не закашлялся от едкого дыма, заползающего в легкие. Он дернулся, пытаясь сесть, но бессильно свалился обратно на шкуру, захрипел.
— Ништо, ништо, — узнал он голос волхва. — Терпи, мил человек. Что тебе противно, то марьянке гибель. Молодец, Даромила, вовремя меня покликала. Мало совсем, и сожрала бы лихоманка гостя. Зело крепко прихватило. А ныне ступай, дай с нежитью болотной словом перемолвиться…
Олег услышал, как хлопнула входная дверь, после чего Радша приблизился, и голос его прозвучал совсем рядом с Серединым:
— Сказывали, похвалялся ты, мил человек, что с нежитью всякой управиться способен? Как же ж тоды мелкую пакость водяную в грудь свою пустил? Эх, колдуны бродячие. Много гонору у вас, да мало с вас пользы… От как исцелю, все твои штуки чародейские в уплату заберу, дабы разума боле никому не туманил.
Ведун ощутил холодное прикосновение к груди, которое почти сразу перешло в резкое жжение. В висках упруго запульсировали жилы, из легких вырвался тяжелый, словно предсмертный, хрип.
— Ли, добруха, кумоха, тетушка, гостьица, — услышал распевные слова волхва. — Пойдем со мной на чисто солнышко, за широкий стол. Молочка тебе налью, кашкой тебя покормлю. Будешь сытая, станешь веселая. Погуляти захочешь, в чистом поле цветов собрать, в речке широкой на себя посмотреть. А я тебя привечать стану, угощать стану, дом тебе большой поставлю, будешь в нем в холодке жить, воду-пиво пить, по мягким мхам кататься, над ряскою стлаться …