— Что же произошло с вашей женой после того, как вы уехали?
— Не могу сказать, сударь. Знаю только, что через год она тоже уехала оттуда.
— И вы никогда больше с нею не виделись?
— Никогда.
— Однако за три дня до убийства вы были у нее.
— Да, сударь, был, но к этому меня вынудила крайняя необходимость. Я с трудом разыскал ее, никто не знал, куда она подевалась. По счастью, мой нотариус сумел раздобыть адрес госпожи Жерди, написал ей, и вот так я узнал, что Клодина живет в Ла-Жоншер. Я был тогда в Руане, и мой друг Жерве, владелец речного судна, предложил мне плыть с ним в Париж. Я согласился. Вы даже не представляете, сударь, что было, когда я вошел к ней! Моя жена не узнала меня. Она слишком долго уверяла всех, что я умер, и, видать, в конце концов сама поверила в это. Когда я назвал себя, она тут же хлопнулась в обморок. Надо сказать, она ничуть не изменилась: у нее на столе стояла бутылка водки и рюмка…
— Но все это нисколько не объясняет мне, зачем вы пришли к ней.
— Да все из-за Жака, сударь. Малыш стал мужчиной и хочет жениться. А для этого нужно согласие матери. Я привез Клодине акт, составленный нотариусом, который она и подписала. Вот он.
Г-н Дабюрон взял акт и, похоже, внимательно прочел его. Через несколько секунд он спросил у Леружа:
— А вы не задавали себе вопрос, кто мог убить вашу жену?
Леруж молчал.
— Вы подозреваете кого-нибудь? — не отступал следователь.
— Господи, сударь, какого ответа вы от меня ждете? — отвечал моряк. Думаю, Клодина довела до ручки людей, из которых качала деньги, как из бездонного колодца, а может, пьяная наболтала лишнего.
Сведения были столь же всеобъемлющи, сколь и правдоподобны. Г-н Дабюрон отпустил Леружа, порекомендовав ему дождаться Жевроля, который отведет его в гостиницу, где моряку предстоит ожидать следующего вызова к следователю.
— Все расходы вам возместят, — добавил г-н Дабюрон.
Едва Леруж успел выйти, как в кабинете следователя произошло важное, чудесное, небывалое и беспрецедентное событие.
Сосредоточенный, невозмутимый, недвижимый, глухонемой Констан восстал и заговорил.
Впервые за пятнадцать лет он забылся до такой степени, что позволил себе высказаться.
— Ну и поразительное же дело, сударь! — изрек он.
Да уж куда поразительней, думал г-н Дабюрон, и словно нарочно созданное, чтобы обмануть любые предвидения и опрокинуть все предвзятые мнения.
Почему же он, следователь, действовал со столь непростительной поспешностью? Почему, прежде чем очертя голову рисковать, он не подождал, когда у него соберутся все элементы этого труднейшего дела, когда в его руках будут все нити этого запутаннейшего тканья?