В классе я занял первое сиденье. Это было мое право. Бир-Хуртурре сказал:
— Это сиденье мое, о сын Лугальбанды!
В его устах «сын Лугальбанды» прозвучало, как если бы он сказал «сын навозной мухи» или «сын мусорщика».
— Это мое сиденье, — спокойно ответил ему я. Мне это казалось самоочевидным и не нуждалось в объяснениях.
— А-а-а. Твое так твое, сын Лугальбанды, — ответил он усмехнувшись.
Когда я вернулся с полуденного перерыва, то обнаружил, что кто-то сходил к реке, поймал желтую жабу и ножом пригвоздил ее к моему сиденью. Она еще не сдохла. По одну сторону жабы кто-то нарисовал на сиденье рожу злого духа Рабису, а по другую — буревестника Имдугуда с высунутым языком.
Я вырвал жабу из сиденья и повернулся к Бир-Хуртурре.
— Мне кажется, что ты забыл у меня на сиденье свой обед, — сказал я. — Это пища для тебя, а не для меня.
Я схватил его за волосы и ткнул жабу ему в рот.
Бир-Хуртурре было десять лет. Хотя он и был не выше, чем я, но он был широк в плечах и необыкновенно силен. Поймав меня за запястье, он оторвал мою руку от своих волос и прижал ее мне к боку. Никто до сих пор так не обращался со мной, даже в играх. Я почувствовал, как гнев и ярость обрушились на меня, как зимние ливни на Землю.
— Он что, не хочет сидеть со своей сестрицей-лягушкой? — спросил Забарди-Бунугга, взиравший на все это с веселым любопытством.
Я вырвался из тисков Бир-Хуртурре и швырнул жабу в лицо Забарди-Бунугге.
— МОЯ сестра? — завопил я. — Твоя! Твоя двойняшка!
Воистину, Забарди-Бунугга был поразительно непригляден, с носом-пуговицей и волосами, которые росли у него на голове какими-то пучками.
Они оба набросились на меня. Один держал меня, заломив мне руки за спину, другой издевался надо мной и лупил меня. Во дворце никто так не поступал со мной даже в самой грубой игре: никто не посмел бы.
— Не смейте меня трогать! — кричал я. — Трусы! Свиньи! Вы знаете, кто я?!
— Ты Бугал-лугал, сын Лугал-бугала, — сказал Бир-Хуртурре, и все они засмеялись, словно он сказал нечто остроумное.
— Придет день, и я стану царем!
— Бугал-лугал! Лугал-бугал!
— Я вам кости переломаю! Я вас реке скормлю!
— Лугал-бугал-лугал! Бугал-лугал-лугал!
Я думал, душа вырвется из моей груди. Какой-то миг я не мог ни дышать, ни видеть, ни думать. Я боролся и вырывался изо всех сил, потом пнул мучителя ногой и услышал хныканье. Я вырвался и помчался вон из класса не от страха перед ними, а от страха, что убью их.
Отец-наставник и его помощник как раз возвращались после полдневной трапезы. В своей слепой ярости я налетел прямо на них, они схватили меня и держали, пока я не успокоился. Я показал в сторону класса, где Бир-Хуртурре и Забарди-Бунугга глазели на меня и корчили мне рожи с высунутыми языками. Я потребовал, чтобы их немедленно предали смерти. Отец-наставник спокойно ответил мне на это, что я самовольно, без разрешения, покинул свое место в классе и обратился к нему без разрешения. За этот проступок он отдал меня рабу-экзекутору выпороть меня за мое непослушание. Не в первый раз те двое терзали меня, иногда к ним присоединялись и другие, те, кто посильнее по крайней мере. Отец-наставник и его помощники всегда принимали сторону мучителей и говорили мне, чтобы я сдерживал свой язык, и укрощал свой нрав.