Пока мы забавлялись таким поучительным диалогом, УЖИН был сервирован, и мы перешли к столу. Великолепные блюда разожгли наш аппетит, она кушала за двоих, я за четверых. Заметив, что я залюбовался необычайной красоты серебряными четырехсвечниками, она сказала:
— Это подарок моего друга.
— Великолепный поДарок, — оценил я. — Он и щипцы подарил?
— Нет.
— Сразу видно, что твой друг знатный синьор!
— Почему же?
— Потому что знатные синьоры не умеют снимать нагар со свечи.
— У наших свечей такие фитили, что они не дают нагара.
— Скажи мне, — продолжал я в том же направлении, — а кто научил тебя французскому?
— Старый Лафоре. Я была его ученицей шесть лет, и он же научил меня стихосложению. Но я услышала от тебя кучу французских слов, которых никогда раньше не слыхала, например: «дурачина», «надувала», «дать маху», «нянчиться». Где ты им научился?
— В светском обществе Парижа, преимущественно у женщин.
После пунша мы отведали устриц, причем лакомились ими самым приятным для любовников способом: каждый брал устрицу с языка другого. Испытай это, сластолюбивый читатель, и ты убедишься, что такое яство подобно нектару богов.
Однако время шуток кончалось, пробил час более основательных удовольствий, и я напомнил ей об этом.
— Подожди немного, — отвечала она. — Я переменю платье и через миг буду вся твоя.
Оставшись один и не зная чем заняться, я начал рыться в ящичках ее бюро. Не заинтересовавшись письмами, которых там было множество, я обратил внимание на шкатулку с известного рода футлярами, предохраняющими от нежеланной беременности. Тут же я похитил эти предметы, а на их место положил следующие стихи:
Предосторожность, прочь, здесь для нее нет места!
Монахиня — Господняя невеста.
Стать матерью зачем страшиться ей?
Ведь будет Бог отцом ее детей.
Но я, друг мой, честь Вашу не сгублю.
Велите — сам себя я оскоплю.
Моя возлюбленная не замедлила вернуться, преобразившись в нимфу. Платье из индийского муслина, отделанное золотистыми лилиями, дивно обрисовывало ее волнующие формы а кружевной чепец был воистину королевским. Бросившись к ее ногам, я взмолился не томить меня дольше.
— Сдержи свой пыл еще немного, — ответила она. — Вот алтарь, и через две минуты жертва будет твоих руках.
И, приблизившись к упомянутому бюро, она добавила:
— Сейчас ты увидишь, как велики заботливость и предусмотрительность моего друга.
Она извлекает из бюро заветную шкатулку, раскрывает ее, но вместо того, что искала, обнаруживает мои стихи. Читает и перечитывает их, сначала про себя, потом вслух, называет меня воришкой, осыпает Множеством поцелуев и требует вернуть покражу. Я притворяюсь непонимающим. Тогда она снова перечитывает мои стихи и выходит будто бы в поисках хорошо очинённого пера, сказав мне на прощанье: «Я отплачу тебе той же монетой».