Гиршфогель сел напротив Бенца. Вид у пего был скверный. На лице, загорелом и обветренном, со следами перенесенной болезни, застыло выражение усталости. На мятом мундире, который не мог скрыть угловатую и неуклюжую фигуру, висел железный крест. Наверняка вполне заслуженная награда. Такие люди способны проявлять храбрость не столько из любви к Германии, сколько из ненависти к ее врагам. Он несколько раз испытующе взглянул на Бенца, а затем глаза его с усталым равнодушием заскользили по собравшимся в зале.
Андерсон, наоборот, выглядел бодрым и сосредоточенным. Бенц ощущал его присутствие, как посетитель музея, разглядывая всякие безделушки, не может отделаться от ощущения, что где-то в зале находится интереснейший экспонат, и это ощущение отвлекало его от окружающей обстановки, возбуждая уже знакомую необъяснимую настороженность. Бенц все время чувствовал на себе все тот же взгляд бархатистых глаз, неотступный и будто оценивающий.
Что касается ротмистра Петрашева, то ему, видимо, было очень неловко от того, что он недостаточно свободно владел немецким. Он попытался было сказать, как приятно увидеть на чужбине соотечественника, но запутался и умолк. На его лице, как и на лице Андерсона, лежала тень сосредоточенности и какой-то затаенной мысли.
Все это Бенц отметил про себя во время краткой, но тяжелой паузы, возникшей после первого обмена любезностями. Чтобы нарушить неловкое молчание, Бенц высказал ротмистру Петрашеву свою радость по поводу блестящей победы болгарской конницы в Добрудже. Заговорил он по-болгарски, потому что ему приятно было показать, насколько он преуспел в языке, от трудностей которого многие немцы приходили в отчаяние.
Андерсон удивился.
– Вы давно в Болгарии? – с интересом спросил он тоже по-болгарски.
– Восемь месяцев.
– И вы изучили болгарский за восемь месяцев? – воскликнул ротмистр Петрашев.
Он с восхищением поглядел на Бенца, а тот еще больше насторожился. Было ясно, что чрезмерная любезность Андерсона и Петрашева преследовала какие-то тайные цели. Даже аскетичный Гиршфогель несколько оживился. Бенц прочел в его глазах готовность заговорить – что-то вроде попытки вступить в общение, которая, однако, сулила не так уж много.
И действительно, Гиршфогель вскоре спросил:
– Извините, пожалуйста, вы, кажется, специалист? В какой области?
Учтивый тон не вязался с его грубой внешностью. Бенц был удивлен таким интересом к своей особе. Но особенно поразило его впечатление, которое произвел этот вопрос на ротмистра Петрашева. Ротмистр помрачнел, а затем с выдержкой светского человека постарался овладеть собой, чем еще больше подчеркнул свое волнение. Андерсон вскинул голову, выразительно посмотрел на Гиршфогеля, а затем на Петрашева. Гиршфогель тоже обменялся с ними взглядами – было похоже, что все трое провели какое-то молчаливое совещание. Ротмистр Петрашев опустил голову, словно подавленный своими мыслями. Он как-то сразу сник. Все это было крайне непонятно. Андерсон попытался по-своему истолковать вопрос Гиршфогеля, но вышло весьма неубедительно.