Гиршфогель дрожал с головы до пят.
– Ложитесь! – сказал Бенц, не двигаясь с места.
Но Гиршфогель ничего не хотел слушать; собравшись с силами, он дико завопил:
– Неужели вы ее не убьете, а?
Вопль его был ужасен. Бенц вскочил со стула. Гиршфогель вытащил откуда-то свой блестящий офицерский палаш с зазубренным лезвием и подбрасывал его с ловкостью фокусника.
– Убейте ее! – кричал он в исступлении. – Подлую женщину, которая обманывает мужчину, следует убить!.. Вот так!
Он взмахнул палашом и умолк, но лишь чтобы перевести дыхание. Затем новый душераздирающий крик резанул уши Бенца:
– Как я убил свою жену!
И он снова принялся с диким хохотом размахивать палашом, стараясь убедить Бенца, что всякий уважающий себя мужчина должен отомстить женщине, которая ему изменила. Ибо они – женщины – не ценят ни прощения, ни великодушия.
– Вы поступили отвратительно, – воскликнул Бенц и еще раз посоветовал Гиршфогелю идти спать, но тот совсем разбушевался и заорал срывающимся голосом:
– Вот и вы убьете вашу фрейлейн Петрашеву!.. Что? Не убьете? Трус!
Его жалкая фигура нелепо корчилась в приступе безумия. Бенц вдруг почувствовал гнев и омерзение. Улучив момент, он одной рукой схватил палаш, а другой нанес Гиршфогелю сильный удар в лицо. Гиршфогель без чувств повалился на ковер. Бенц оттащил его в соседнюю комнату. Гиршфогель еле дышал, но все же дышал, и у Бенца отлегло от сердца. Тело у Гиршфогеля горело в лихорадке, временами он вздрагивал. Бенц равнодушно констатировал, что припадок вызван скорее малярией, нежели алкоголем. Он не раскаивался в своем поступке. Убить женщину… Это казалось Бенцу подлым, отвратительным. Укутав Гиршфогеля шинелью, он оставил его во власти судорожных кошмаров.
Пламя карбидной лампы мерцало еле заметным синим огоньком. Где-то вдали часы пробили полночь.
Бенц вышел из дома Петрашевых, окончательно убедившись, что жизнь Гиршфогеля вне опасности. Ночная прохлада полностью отрезвила его. Придя в себя, он попытался разобраться в создавшемся положении.
Почему они остановили свой выбор на нем, на незнакомом немце, песчинке германской армии, случайно занесенной в Болгарию? Они узнали, что он хирург, и сочли его достаточно честным, чтобы хранить тайну. Но они упустили из вида лишь одно: что Бенц не автомат, что за его опрометчивой готовностью пойти навстречу кроется не отвлеченное чувство справедливости, а веление человеческого сердца. Желание немедленно помочь Елене превозмогало соображения морали, все его колебания и гордость. Это желание вело его, как слепая, вдохновенная сила, сквозь хаос пережитого, направляя все мысли и поступки. Воплотившись в разум и волю, оно преодолевало трудности, заглушало сомнения.