Пришел отец, веселый:
- Я узнал рецепт, как варить гуталин.
Мать поставила на стол солонку и проворно подошла к окну.
- Пахомова! Вся изогнулась. Откинулась назад. Остановилась и оглядывается.
И, поправив черную наколку, осанисто, словно дама на портрете в губернском музее, посмотрела на отца.
Он, бравый, с висячим носом, как у тапира в "Географии", стоял перед зеркалом и протирал стетоскоп.
Тучи разбегались. Старуха Грызлова, в черной мантилье с кружевами и стеклярусом, несла церковную свечу в голубом фарфоровом подсвечнике.
- Сегодняшний ветер, - подняла она палец,- до вознесенья.
То там, то здесь ударяли в колокол.
Сорокина поколебалась. Нищая открыла дверь.
Тоненькие свечи освещали подбородки. Духовные особы в черном бархате толпились на средине, перед лакированным крестом.
- Глагола ему Пилат!..
Пахомова, в толстом желтом пальто, не мигая, смотрела на свою свечку.
Моргали звезды. Сторож, задрав бороду, стоял под колокольней:
- Нюрка! шесть раз бей.
- Я полагала, вы неверующая, - подошла курносенькая регистраторша Мильонщикова.
Вертелась карусель, блестя фонариками, и, болтая пестрыми подвесками, медленно играла краковяк.
Русский, немец и поляк,
напевала Мильонщикова.
Светился погребок. Пошатываясь, вылезли конторщики:
- Ваня, не падай.
- Кто это?
- Не знаю. Вылитая копия Дориана Грэя - как вы полагаете?
Ваня. Плескались в вставленных в вертушку бутылках кагор и мадера, освещенные лампочками.
Ваня.
2
На скамейках губернского стадиона сидели няньки. Голый малый в коротеньких штанишках, задыхаясь, бегал вдоль забора.
Сорокина встала и, оглядываясь, медленно пошла.
- Вы не Василий Логинович? - прислонясь к воротам, тихо спросил пьяный.
Грудастая девица сунула записку и отпрянула:
"Придите, послушайте слово "За что умер Христос".
Цвела картошка. На оконцах красовались занавесочки, были расставлены бутылки с вишнями и сахарным песком. Побулькивали граммофоны.
Поздоровалась дебелая старуха в красной кофте - уборщица Осипиха.
- Товарищ Сорокина, - сказала она, - я извиняюсь: какая чудная погода.
Голубые и зеленые пространства между облаками бледнели.
На гвозде была чужая шапка и правозаступникова палка с монограммами.
Самовар шумел. На скатерти краснел отсвет от вазочки с вареньем.
- Религия - единственное, что нам осталось, - задушевно говорила мать. - Пахомова - кривляка, но она - религиозная, и ей прощаешь.
И, держа на полдороге к губам чашку, значительно глядела на отца.
Он дунул носом.
Правозаступник принялся рассказывать таинственный случай. В тени на письменном столе показывал зубы череп.