Непростительная слабохарактерность, испортившая всю его жизнь! К счастью, Паскаль добавляет:
— Он так и не испытал радости увидеть меня на факультете теологии. Поступить туда я решился лишь через два года после того, как он умер.
Это уже лучше. Разумеется, с моей точки зрения. Разве преданность не является пробным камнем? Однако мне придется довольствоваться лишь этим кратким мигом удовлетворения. В дальнейшем мы все трое будем произносить только общие фразы. Мы друг друга настораживаем. Я этого и ждала. Со мной всегда так. Должно быть, от меня попахивает ханжеством. Стоит даже самому непосредственному человеку учуять мой дух, как он тут же перестает быть искренним и впадает в наставительный тон. Ненавидя пустопорожние разговоры, я словно притягиваю их и вынуждена их терпеть, как дикая природа притягивает и вынуждена терпеть роскошные отели.
Я зеваю, досадуя на этот молчаливый сговор. Маленькая голова Паскаля мягко и сдержанно покачивается. Рот изрекает закругленные фразы. Ты, благочестивая змея в очках, шипящая свое назидание! Хотя тебе и не удается зачаровать меня взглядом, тем не менее ты возбуждаешь во мне определенный интерес. Я тебя не знаю; десять — двенадцать фраз, первые — сдержанные, остальные — высокопарные, не позволяют мне вынести окончательное суждение на твой счет. Но и я чую тебя нюхом. Я завидую твоей жизни, так же как жизни Люка, Сержа, Клода (почему бы и нет?) и многих других. Скажем яснее: я завидую не вашей жизни, а вашим возможностям. Признаюсь, это трудно объяснить, и я сама себя еще не до конца понимаю. Я только угадываю. При должной самокритичности. Я вижу, как за всеми моими фантазиями возникает нечто огромное…
— Коктейль?
— Нет, благодарю.
Констанция Орглез, детка, уноси-ка отсюда ноги. Тебе тут больше нечего делать. Разговоры в густеющих облаках табачного дыма становятся все более бессодержательными. Тируан расхваливает преимущества своего олдсмобиля, «купленного в Марокко, понятно! Рассрочка на год, и таможня осталась с носом». В другом углу говорят о спорте: «Я так и ожидал, что Вена побьет Париж». Никакой попытки завязать общую беседу. Никто даже и не попробовал придать этой встрече хоть толику значимости, напомнить об ее цели. Не мне же делать это. Никто и словом не обмолвился о своем жизненном опыте или о событиях, приведших двоих к смерти и исковеркавших жизнь остальных. Серьезные темы под запретом. Может быть, Тируан прав? Может быть, выпуск тридцать восьмого года действительно никчемный, хотя и не в том смысле, какой он придавал этому слову? Кармели дважды выражает его сущность. Люку, ведущему разговор о бесплатной выставке, он кричит: