Глаза бомжа как-то неожиданно осмысленно глянули на фигуру в пальто, будто он понял, что этот пожилой мужчина тут не причём; что расплата эта была неизбежной и что этот добрый человек лишь орудие…
— Что же ты не танцуешь? — хихикнул профессор.
Под весом собственного тела, бомж оползал с импровизированного клинка. Ноги его стали подёргиваться, будто он действительно желал пуститься в пляс. Профессор нетерпеливо выдернул из него стамеску и тут же снова вонзил её в голову попрошайки, на этот раз чуть ниже глаза.
Из-под нижнего века бомжа, пенясь, вытекло немного крови. Павлов вдруг ослабел, глядя на неестественно вылезший из орбиты удивлённый глаз уродца. Сила, руководившая рукой, куда-то исчезла, видимо сочтя, что содеянного достаточно. Однако, бомж, вместо того, чтобы умереть, радостно мяукая, пополз во мрак мусорных баков и картонных коробок, стоявших в подворотне.
— Ай-яй-яй, — проблеял Павлов, глядя как удаляется его стамеска.
Он стал бегать вокруг бомжа и размахивать руками, приказывая тому остановиться, но горло его издавало только хриплые стоны — от волнения у него пропал голос.
Оглядевшись, Павлов увидел большое бревно, прислонённое к тёмной сырой стене. Смахнув с него мокриц рукавом пальто, он взял его и с трудом поднял над головой.
Бревно обрушилось на правую руку бомжа, измяв её, как поделку из свежей глины. Штаны бродяги потемнели и Павлову сделалось совсем дурно. Однако, он нашёл в себе силы для последнего удара по ненавистной лохматой голове.
— Какой пустой звук! — нелепо подумалось ему.
Теперь бомж лежал неподвижно, тело его утратило форму, потеряло вес.
Стараясь не смотреть на обезображенную голову, Павлов наклонился и потянулся за стамеской. С сочным чавканьем металл высвободился из тенет связавшей его органической массы. Голова бомжа было потянулась следом, но тотчас же опала, хрустя лбом об асфальт.
* * *
Павлов принялся оттирать стамеску о штаны мертвеца. Взгляд его переместился правее. Профессор нахмурился. На неровном асфальте перед ним возлежал глаз.
— Чтоб тебя! Чёрт-те что творится!
Позабыв о стамеске, старик склонился над безобразной находкой. Поразило его то, что глаз, освобождённый от мерзости тела, выглядел чистым, незамутнённым более земными грехами и распутством. С невозмутимым спокойствием взирал он на профессора. Павлов боязливо потянулся и поднял глаз, присмотрелся, заглянул в бездонную черноту зрачка и …увидел нечто такое, отчего ком мерзости, пожирающий его нутро, всколыхнулся в ужасе, и отступил.
— Вот так вот, миленький! — прошептал Павлов и запихнул глаз в рот.