Помедлил секунду, наслаждаясь солёной теплотой, обволакивающей нёбо и принялся сосредоточенно жевать.
— Как яичко! — пискнул он, — как Пасхальное яичко! Ну нет…этого я так не оставлю! Ни в коем случае! Надо же … найдут, отнимут… Где-то здесь…он должен быть здесь!
Старик ползал по земле в поисках второго глаза, как вдруг его осенило:
— Конечно же! Ах я старый идиот! — он опрометью кинулся к трупу, перевернул неподатливое тело и впился пальцами в глазницу.
— Экая всё же пакость! — досадливо проговорил он мгновение спустя, отбрасывая размозжённую голову.
Второй глаз не понравился ему, он был с дефектом — маленькой катарактой, заметной только вблизи, и гадливость вновь зашевелилась в чреве профессора.
Павлов встал, неловко вытер стамеску о лохмотья бомжа и, покачиваясь, побрёл куда-то, не отдавая себе отчёта в том, что делает. Его поиски не увенчались успехом, бомж оказался полон червоточинок и даже съеденный глаз, вызывал теперь самые наихудшие опасения.
* * *
Впереди замаячил затылок какой-то пенсионерки. Её душа была в чёрных пятнах, которые явственно проглядывали сквозь жёлтый дождевик. Павлов не посмел её тронуть, а чуткая старуха тут же обернулась и смерила его насмешливым взглядом. Профессор резко свернул в тихий переулок и присел на скамью, нащупав её холодную влажность в туманной темноте окружённой мёртвыми домами площадки.
Не прошло и минуты, как рядом с ним на скамью опустилась давешняя старуха. От неё пахло сухими фекалиями и отчего-то кукурузой. Запах окружал её подобно нимбу.
— Желчный вы старикашка, — прошамкала старуха и гадостно подмигнула.
Павлов аж зажмурился от такой фамильярности.
— Бесполезный старый пердун! Вы, должно быть, — педераст… — при этом она прищурилась и облизала густо напомаженные губы покрытым струпьями языком. — Я вас насквозь вижу.
— Уйдите, бабушка. — застонал Павлов.
Старуха расхохоталась гулким басом и сильно хлопнула профессора по плечу.
— Споём? — предложила она.
Но Павлову было не до песен. Неловко покряхтывая, он поднялся со скамьи и побрёл в сторону белёсой моли, что виделась ему. Белёсая моль, набитая ватой, что вечно порхает вокруг раскалённой лампы, не в силах совладать с безудержным мортидо, очаровательной жаждой смерти.
* * *
Павлов узрел свой приз…
Белявая курносая девчонка с выпирающим из-под грязного пальто животом стояла под фонарём, и за что-то картаво ругала уродливую куклу с опалёнными волосами. Завязанный грубым узлом пионерский галстук походил на обрывок удавки.
«Она ждёт меня», — заторопился Павлов.
Куриными шажками, профессор семенил к Пионерке. Вблизи, она оказалась еще более сумрачной, нездешней. На секунду, Павлову почудилось, будто вся она соткана из прозрачной мольей паутинки, присыпана гнилостной пыльцой и увита червём. Червление это, столь отталкивающее и в то же время притягательное проистекало из вздутого живота Пионерки. Именно там сходились линии вероятности жизни и смерти, там, в центре мироздания находилось искомое.