Они спустились с горы и подошли к дому. Леса вокруг него были убраны. Весело блестели только что вставленные и чисто протёртые стёкла в высоких окнах. Над свежепокрашенной дубовой дверью сверкала разделённая на две части вывеска. Слева было написано по-русски:
А справа по-литовски:
Миша толкнул тяжёлую дверь, и они с мамой вошли в большой, светлый вестибюль. Директор дворца товарищ Шимкус стоял у стены и следил за развеской картин. Миша подбежал к нему:
— Товарищ Шимкус, здравствуйте! Это я. Сын майора Денисьева. А это моя мама… Она художница. Познакомьтесь.
Директор приветливо поклонился:
— Очень, очень рад… Очень хорошо, что вы художница. Может, вы нам что-нибудь посоветуете.
Он повёл Мишу и Наталью Лаврентьевну по светлым, просторным комнатам:
— Вот здесь у нас будет театральный зал, здесь — спортивный, здесь — музыкальный… Здесь…
Он открыл украшенную резьбой белую дверь. В комнате было полно ребят. Они что-то рисовали. Миша закричал:
— Юргис, Бронек, Антанас! Вот вы где! А я вас ищу, ищу…
Ребята гурьбой окружили Мишу и Наталью Лаврентьевну.
Директор поднял единственную руку над русыми и тёмными головами ребят;
— Это всё мои помощники. Пришли помочь. — Он показал на высокие побелённые стены: — Вот здесь у нас будет «комната сказок».
И все стали советоваться, как лучше сделать «комнату сказок».
Странная процессия двигалась однажды вечером по узким, изогнутым улицам Вильнюса.
Впереди шли мальчик с фонариком и девочка в коротком белом платье с вышивкой, чуть позади — высокий бородатый майор, женщина в тёмно-зелёном платье, с огромной папкой под мышкой и пожилой красноармеец с медалями на груди. За ними гурьбой шли ребята. А сзади всех с трудом поспешал маленький черноглазый мальчик.
Это начальник госпиталя, и дядя Корней, и Онуте, и Зеличок, и вся ватага ребят провожали Мишу с мамой на вокзал.
Пётр Никитич думал отвезти жену и сына на «виллисе». За полчаса до поезда они вышли из флигелька и вдруг увидели за воротами целую «провожальную команду». Пришлось на «виллис» положить вещи, а самим идти пешком.
Когда уезжаешь откуда-нибудь, всегда становится немножко грустно. Миша привык уже к здешним, крытым черепицей домам, к узким улицам, к горе Гедимина… Кто знает, когда он опять увидится с тихой, застенчивой Онуте, с добрым дядей Корнеем, с Бронеком, с Юргисом, с Владеком — со всеми, с кем он успел здесь подружиться!
На улице темно. Дрожащий луч фонарика скользит по гранитным плитам, по траве, растущей в щелях между плитами.
— Миколас, — говорит Онуте, — я про тебя всегда, всегда буду думать!..