Но сейчас, чувствуя, как размыкаются от его поцелуя ее губы, он предостерегал уже не ее, а себя. Стоило ему обнять ее – и он уже не мог ее отпустить. А ведь оба с самого начала знали, что она в конце концов вернется под дядюшкину опеку, а он – обратно, чтобы строить собственное будущее. Ни он, ни она не могли пожаловаться на неопытность: ведь оба доказали, что прекрасно способны устраивать свою жизнь друг без друга. Доминик уже давно не позволял себе настоящего сближения с другими людьми, особенно женского пола.
Он допустил оплошность, позволив себе сжалиться над ней. Один раз обжегшись, он не должен был допускать вторичного ожога. Марисе тоже было бы лучше без него. Именно это он и намеревался ей внушить. Но она прижималась к нему так самозабвенно, так отчаянно трепетали ее длинные ресницы, похожие на крылья бабочки, что он уже не мог помышлять ни о чем другом, кроме любовного неистовства. Ему было необходимо чувствовать, что она принадлежит ему, продлить это чувство еще на одну ночь, потом еще на один день…
Однако оказалось, что дней в их распоряжении уже не осталось, да и часов было в обрез, хотя ни он, ни она этого еще не знали.
Перед рассветом, освещенные скупым месяцем, задержавшимся в небе, в лагере появились команчи – небольшой отряд, возвращавшийся после рейда через Рио-Гранде в глубь Мексики. Мариса насчитала двадцать воинов, трое из которых были ей знакомы. Двое молодых мужчин, недавно женившихся, были при женах; была в отряде и диковатая незамужняя девушка, увязавшаяся за своим избранником-индейцем. Кроме того, за воинами, как всегда, следовали разношерстные пленники, в том числе пять женщин, полумертвых от ужаса, бесчеловечного обращения и усталости.
Мариса хотела броситься к ним, хоть как-то утешить добрым словом, накормить, напоить. Но Доминик строго-настрого приказал ей не делать этого, да и сама она уже научилась сдержанности. Ее вмешательство только ухудшило бы участь несчастных.
– Что с ними будет? – осведомилась она у индианки, сшившей ей леггинсы. Та, владевшая азами испанского после учебы в миссионерской школе, пожала налитыми плечами.
– Кто знает? Может, останутся пленницами, а может, их разберут вторыми-третьими женами воины. Некоторых продадут обратно – чернорясникам и солдатам. – Женщина улыбнулась беззубым ртом. – Их часто насилуют и бьют, чтобы испанцы больше платили.
Мариса испытывала тошноту, но не отходила от индианки, чтобы подольше не видеть несчастных женщин и напуганных молчаливых детишек.
– А что будет с малышами?
– Останутся только сильные мальчики. Сильным и смышленым повезет: их примут в племя, они привыкнут и вырастут воинами, нерменух. – Мариса уже знала, что так команчи именуют сами себя. Это слово означало «народ».