Гриша ненавидел эти сборища и Альберта. Потому что мать опять» прогуляет. Ее выгонят и с этой фабрики. А потом в доме не будет ни копейки. Но его мнения никто не спрашивал.
—А ну, Гришка, почуди! — приказывал пьяный Альберт.
—Покажи, Гришенька! — поддерживала мать. — Он у меня далеко пойдет. Артистом будет.
—Пойдет, если милиция не остановит! — всякий раз говорил Альберт и первый смеялся своей шутке.
Гриша «чудил». Гости хохотали. Потом о нем забывали все. А ему хотелось спать, но негде было. Хорошо, что лето. Кинет Гриша материн ватник в коридоре на ящики и прикорнет до утра… Однажды Альберт так ударил мать, что из носа потекла кровь.
—Не трогай мать! — крикнул Гриша и повис на руке пьяного.
—Ах ты, щенок! — заорал Альберт и швырнул его на пол. Злость сделала Гришу дерзким. Схватив скалку, он изо всех сил ударил Альберта по руке и кинулся из дома. Но во дворе, в закоулке, Альберт настиг его, сшиб с ног… Очнулся он в комнате Наташи и узнал, что отняли его соседи. А утром туда зашла мать. Глянула недобрыми мутными глазами, дохнула перегаром:
— Ах ты, змееныш! Кормлю тебя, пою… Замуж собиралась за хорошего человека. Так он руку ему сломал!.. Да я тебе!..
Женщины оттянули ее от Гриши и выставили за двери.
— Все равно убью твоего Альберта! — кричал ей вслед Гриша. С месяц о ней ничего не было слышно. Потом узнали: мать арестована, в тюрьме сидит. И ее дружок Альберт тоже…
В четвертый класс Гриша пришел уже другим. Продолжал еще смешить, но и в смехе его слышались ожесточение, злость. Он часто и жестоко дрался. Совсем забросил занятия в школе. Учителям дерзил. И ко всем относился подозрительно.
Теперь Алевтине Васильевне все чаще приходилось разговаривать с «возмутителем спокойствия». И она уже не улыбалась. Гриша менялся на глазах и совсем не в добрую сторону.
В пятом «б» Сазон был самым сильным и самым старшим. Его боялись и слушались. А он скучал на уроках. Все это уже слышал в прошлом году. И хотя толком ничего не помнил, развлекался как мог. То с задней парты вспорхнет стайка бумажных голубей, и ребята тянут руки, чтобы поймать их. То в тишине вдруг задребезжит воткнутое в парту лезвие безопасной бритвы: дзз-з-з! Снова смех. Учительница сердится. А Сазон, как настоящий артист, разыгрывает то недоумение, то даже негодование:
— А чего я? Я ничего не делал!.. За что меня за двери? Других не замечаете!.. Как что, так сразу: Васильченко…
Такое поведение Сазона расценивалось сборным, разобщенным классом как независимость и нашло много подражателей. Мальчишки грубили, выкручивались, бессовестно врали учителям. И это даже стало считаться шиком, чуть ли не геройством. Дисциплина падала. Страницы журнала пестрели двойками. В учительской только и разговором было, что о пятом «б».