«Ну и что ты про это думаешь?» — спросил я.
Рамон заморгал, боясь сказать что-то невпопад.
«Если ты поможешь мне, Франсиско, — промямлил он наконец, — я никогда больше не сделаю ничего подобного».
«Чего? Убивать, что ли, больше не будешь?»
«Нет-нет… я имею в виду… никогда не буду путаться с мальчиками и начну вести примерную жизнь».
«Я помогу тебе, — сказал я, — но мне хочется узнать, что ты думаешь о том случае».
Рамон молчал. Совсем отупел от страха.
«Они заплатили тому солдату, — продолжил я, — чтобы он не подал в суд. И, как ты думаешь, сколько?»
Он потряс головой.
«Двести тысяч долларов, и это было в сорок шестом году, — добавил я. — В те годы выгоднее было расстаться с членом, чем заниматься живописью».
Сальгадо пронесся мимо меня в уборную, где его вырвало. Минуты через две он вернулся, вытирая рот платком.
«Не понимаю, как ты можешь так спокойно говорить об этом, Франсиско».
«Я убил сотни людей, не более и не менее виновных, чем мы с тобой».
«Тогда была война», — заметил Сальгадо.
«Просто я хочу сказать, что того, кто участвовал в таких бойнях, в каких участвовал я, вид мертвого мальчика в номере отеля не повергает в смертельный ужас. Так я жду твоего мнения».
«Их поступок чудовищен», — сказал он, затягиваясь сигаретой.
«Чудовищнее, чем убийство мальчика?»
«Они сознательно оставили его умирать».
«Так как это говорит о людях, на которых ты силишься произвести впечатление? — спросил я. — Преступник, кстати сказать, на свободе и по-прежнему ходит в друзьях Барбары Хаттон».
Рамон был слишком растерян, чтобы соображать.
«Мы их комнатные собачки, — пояснил я. — Мы их муси-пуси… да, даже я, Рамон. Они ласкают нас, кормят «вкусненьким», поддразнивают, а потом устают от нас и вышвыривают вон. Для богатых мы пустое место. Полное ничто. Меньше чем игрушки. А поэтому, когда будешь потягивать их шампанское, помни, что ради высокого мнения этих никчемных людишек ты прикончил этого паренька».
Мои слова ударялись в его грудь, как крупнокалиберные пули, и он, отодвигаясь назад, вжимался в спинку кресла.
«Ради них?» — воскликнул он в замешательстве.
«Ты убил его, поскольку тебе невыносимо думать, что эти люди могут узнать, чем ты занимаешься. Ты убил его, потому что сам считаешь себя порочным и полагаешь, что другие тоже тебя осудят. Но ты глубоко ошибаешься».
Он разрыдался. Я похлопал его по спине.
«Франсиско, — всхлипнул он, — что бы я делал без тебя?»
«Что-нибудь более достойное», — ответил я.
Мы без труда избавились от трупа. В три часа ночи мы вынесли его в сад, окружавший отель, перекинули через стену, засунули в машину, отвезли подальше от города и сбросили со скалы в море. На обратном пути Рамон сидел, молча уставившись в окно, как человек, свыкающийся с изменившимся миром, в котором, из-за мгновенного ослепления, ничто уже не будет таким, каким было прежде. Если приходится убивать. Если нет выбора. Убивайте с широко открытыми глазами».