– Ботик с берега.
– Ботик? – сказали они в один голос и посмотрели друг на друга: Волконский – растерянно, капитан – озабоченно.
Чертыхнувшись, капитан быстро вышел из каюты.
"Как кричать, так первые, – раздраженно думал капитан. – А чуть чего, уже и в штаны наложил".
Через четверть часа капитан принес пакет.
Волконский перед зеркалом поправлял эполеты.
Пакет за печатью ордена был адресован императрице всероссийской Екатерине Второй.
Волконский повертел пакет в руках, вопросительно посмотрел на капитана. Иван Андреевич пожал плечами:
– Больше ничего, граф.
– А на словах?
– Спросили, когда отходим.
– А вы?
Иван Андреевич замялся.
– А вы, капитан? – повысил голос Волконский и вытянул шею из воротника до треугольной ямочки под гортанью.
– А я, граф, – вскинулся капитан, – в иностранных портах, согласно регламенту, обязан в первую голову исполнять команды портовых властей! "Ежели сие не связано с риском для российских подданных и безопасностью судна", – язвительно процитировал он.
– Ясно, – сказал Волконский, спрятал шею и внезапно успокоился. – Стало быть, вы не видите риска для российских подданных?
Капитан пожал плечами.
– Ну так а я его вижу! – весело сказал граф.
Капитан упрямо наклонил голову.
– А потому… – продолжал посол. – Вы ведь обещали сняться с якоря до заката? Ну так снимайтесь. И постройте мне команду на полубаке.
Капитан покачал головой:
– Извольте письменный приказ, граф.
– Приказ получите. Стройте команду.
Через полчаса шестидесятипушечный фрегат "Святой Николай" с расчехленными орудиями, с канонирами при полной боевой выкладке, миновав заградительные посты фортов Рикасоли и Святого Эльма, вошел в Большую Гавань Валетты.
Великий магистр Ордена госпитальеров Эммануэль де Рохан с четырех утра пребывал в прекрасном расположении духа. Воскресная охота в лесу Бускетта удалась: олень и дюжина зайцев.
– Крути не верти – постный день, – с сожалением кивая на добычу, сказал он повару из беглых бедуинов.
– Да уж куда постнее, – отозвался тот, оттопыривая оленье веко и с ненавистью заглядывая зверю в помутневший глаз.
Из парнокопытных право на существование повар признавал только за верблюдами. И то не за всеми, а сугубо за одногорбыми дромадерами. Остальных парнокопытных он честно и принципиально не любил. Оттого блюда из местной дичи выходили у него пикантными до оскомины. И это особенно нравилось великому магистру.
Де Рохан велел зайцев раздать челяди, оленя – ободрать и на лед для гостей, голову – набить и в каминную.
"А вот мою голову небось не набьют, – с сожалением думал он, подымаясь по ступеням загородного дворца. – Так и зароют. А хорошо бы у папы в Ватикане над камином… М-да. Когда такое в голову лезет – того гляди, и вправду набьют".