"Любовь и инструкция – две вещи несовместные! – говаривал Шешковский. И добавлял:
В стране любой,
От баб устав,
Убей любовь,
Оставь устав!"
Прошли на кухню. Лаура ловко выхватила из корзины колючий розовый комок, полоснула ножом и, вывернув мякоть, осторожно стряхнула графу на ладонь.
– Секрет в том, чтобы держать его очень нежно, – сказала Лаура, взяла следующий и повертела в пальчиках розовое тельце плода. – Тогда он перестает быть колючим…
Граф поперхнулся.
– Вкусно, – сказал он.
Екатерина Васильевна Скавронская готовилась к отъезду в Санкт-Петербург.
Подготовка выражалась в том, что она потребовала выписать из Бриндизи китайского массажиста.
– Тюша, что он будет с тобою делать? – спросил Павел Мартынович и жалобно поглядел на супругу.
– Он будет меня массажировать, папа. Древним китайским способом.
– То есть он тебя что же?… – Павел Мартынович выразительно сжал и разжал два раза в воздухе пухлые ладони.
Катя зажмурилась.
Сказать, что Катю перед поездкой занимали мысли о Джулио, было бы преувеличением. Однако же, когда мысль о рыцаре мелькала в ее головке, она добавляла полоску радуги над предстоящим горизонтом…
Лениво раздеваясь перед целителем, она из-под пушистых век неотрывно глядела целителю в глаза. Китаец смущался и бледнел – возможно, так, как ей хотелось, чтобы бледнел и смущался рыцарь.
Китаец, как и всякий мужчина, не любил, когда женщина смотрит. Мужчине нравится, когда она посматривает.
Зато едва доктор прикасался к Катиному телу, пальцы его обретали… Нет, можно лишь строить догадки, была ли сноровка целителя близка к той, какая грезилась Кате в других, далеких руках.
Впрочем, даже самая искушенная женщина в самых смелых мечтах не умеет предположить, на что она действительно способна.
Сам же Павел Мартынович ревниво ходил под дверью будуара, с трепетом прислушиваясь к звукам. Звуки были самые клинические, то есть далекие от тех, какие он боялся услышать. Но у посла тем не менее развивалось ощущение, будто ему поставили банку на поджелудочную железу. То есть на ту область, где, по представлениям угро-финнов, располагается душа.
Головкин хмуро смотрел на предотъездные причуды. Лично он повесил бы китайца на самой чахлой неаполитанской пальме, предварительно выпоров Катерину Васильевну на глазах обреченного.
– Ну чего ты дуешься? – обижался Павел Мартынович. – Древний китайский способ.
– И чем же он отличается от современного русского? – ехидничал Головкин.
– Пошляк! Это полезно для кожи и этих вот… ну… А потом зато она целых три месяца не будет тебя раздражать…
Федор Головкин не мог равнодушно глядеть на Катерину Васильевну Скавронскую. Завидев тесную поступь ног под платьем, он временами едва сдерживался. Стискивал зубы, чтобы не сорваться с места и тут же не растерзать ее до самых основ конституции.