– Да, но… – сказал дневальный.
– Где?
– Там, но… – дневальный механически показал в потолок и сделал было шаг наперерез.
В интендантской конторе давно привыкли, что разъяренные капитаны тащат тухлое мясо, прокисшую репу, сгнившую парусину и другие образцы интендантского рвения – подкрепить возмущение. Правда, с бочкой никто еще не являлся.
Федор, оттолкнув бочкой дневального, крупно зашагал наверх. Наверху, однако, он сразу попал в просторное присутствие, где сидело и скрипело перьями человек двадцать писарей. Писаря разом отвлеклись от бумаг и с живым интересом уставились на громоздкого капитана.
Сразу четыре двери уводили отсюда в разных направлениях, и Федор топтался, не в силах сообразить, в какую дверь соваться к начальству.
В это время одна из дверей открылась, и в комнату вошел смурной человек в небрежно застегнутом капитанском мундире с интендантскими нашивками. Человек кисло уставился на Федора.
– Рачинский? – по какому-то наитию рявкнул Головкин.
– Собственно… – начал человек с сильным польским акцентом. – Вам, собственно, чого надобно?
– Рачинский, кто же еще, – услышал Федор сзади поощрительный шепот писарей.
Писаря не в первый раз наблюдали продовольственные спектакли. Более того, они составляли любимейшую отраду в скучном деле флотоснабжения.
Рачинский не выразил ни испуга, ни особого удивления.
Человек в обнимку с бочкой не представляется реалистической угрозой: бочка мало походит на смертоносное оружие. Но Федор был очень крупный человек.
Федор с бочкой на животе, как беременная женщина, пошел на Рачинского.
– Но-но, – сказал Рачинский, отступая, и уперся спиной в закрытую позади дверь.
Федор поставил бочку перед Рачинским, отер пот со лба. Рачинский брезгливо покосился внутрь бочки и снова перевел на Головкина водянисто-голубые бегающие глаза.
– Вас не тошнит? – спросил Головкин.
– Ну и что? – сказал Рачинский. – С капустой вам туда. – он ткнул в одну из дверей.
Обсыпанные перхотью, жидкие волосы его торчали из-под неряшливо сдвинутого парика и вкупе с остреньким носиком довершали впечатление от типичной интендантской крыски.
– Да нет, мне сюда. – Федор вздохнул, широко перекрестился.
Присел, как игрушку, подхватил ручищами бочку и, перевернув в воздухе, опрокинул на голову интенданта.
Когда Екатерине Второй доложили суть дела, она крепко задумалась. Головкин подлежал военному суду, лишению прав и состояния…
– Минимум десять лет поселения, матушка, – сказал статс-секретарь Грибовский. – При подчиненных, при всем честном народе, капитана российского флота…
– Бочкой капусты по башке, – грустно дополнила Екатерина. – Говорят, аж чавкнуло. Что же мне делать-то, а? Вас, говорит, не тошнит? Оре-ол!