– А это – граф Джулио Литта, – продолжал Павел Мартынович, – кавалер Мальтийского ордена и… эт самое…
Графиня одета была в тонкое фиолетовое платье. Горжетка из голубой норки со свешенным наперед хвостиком завораживала взгляд искусно построенным впечатлением, что на графине больше нет решительно ничего.
Она плавно подошла к Джулио (его обдало свежим запахом лаванды) и, преспокойно вглядевшись, сказала:
– Так это вы – рыцарь?
"Какие синие", – снова подумал Джулио.
Странная интонация, равно далекая от насмешки и восхищения, прозвучала в вопросе графини. Хотелось провалиться сквозь землю оттого, что он рыцарь, и не создавать затруднений.
Рука ее мягко пожимала и отпускала норковый хвостик на груди.
– Мы, кажется, знакомы… – безразлично сказала она.
– Во-от как? – вклинился Павел Мартынович.
– Интересно, – с меньшим восторгом отозвался Головкин.
Джулио встрепенулся. Отступил в сторону, вытянул из кармана свисток и свистнул.
– Гм, – сказал Головкин.
Робертино картинно вошел в гостиную. На ладони, приподнятой в уровень с подбородком, лежала нарядная коробочка. Так рисуют жрецов на египетских папирусах эпохи Среднего Царства. Правда, позабытый в другой руке кусок парусинки, которым Робертино случайно помахивал сзади в такт движению, придавал явлению отчасти славянский оттенок.
Джулио отставил ногу и в ожидании эффекта полностью овладел собою.
– Ой! – сказала Екатерина Васильевна.
В других обстоятельствах женщина, испустившая вульгарное "Ой!", потеряла бы всякий интерес для потомка миланских герцогов.
В жизни каждого героя, а особенно монаха, бывают моменты, когда автору следует отвести прочь нескромный прожектор вдохновения. Так поступим и мы, пока Джулио примиряет материю с духом. То есть ошеломляющую прелесть Катиного лица – с укором слов Писания о соблазне. И вернемся к биографии хозяина дома, обаятельнейшего Павла Мартыновича Скавронского.
Итак, дедушка Волконский за бдительность получил Александра Невского, а семейство – золотую клетку с чахлой птицей.
Вступив по смерти Петра на императорский престол, Екатерина I вспомнила о единственных родственных душах.
Все тот же Волконский примчал сплоченную группу в Санкт-Петербург. Впрочем, чтобы опять слишком не взволновать государыню, поселил на стрельницкой мызе рядом с гатчинским болотом. Он же взял на себя образование мужчин.
С Федором уже опыт образования кое-какой имелся, и дело шло легче. Однако Карл просвещению поддавался плохо. Ну а уж Симон-Генрих и Михель-Иоахим – те просто из рук вон. Попытка навести светский лоск на Михель-Иоахима имела единственным результатом то, что свечные огарки он стал собирать в особый мешочек, а хлебные корки – отдельно, тогда как раньше сыпал без разбору.