В гостиной, обитой штофом ручной выделки, с белыми розами по голубому полю, сидел Головкин.
"Кто у них так любит розы?" – подумал Джулио.
"Интересно, каков он на шпагах?" – в свою очередь подумал Головкин.
– Рад видеть, – сказал атташе.
Джулио усадили на диван, похожий на мериносного козлика. Изнеженных мебелей с кривыми ножками Литта сроду не любил. "Она иногда сидит здесь", – подумал рыцарь.
– Да, жарко, – сказал он.
– Нет, ну вы должны же нам непременно рассказать про вашу Мальту. – Павел Мартынович от удовольствия никак не мог устоять на месте. – Эй, кто там! Водки!
– Пал Мартынович! – остановил посла Головкин. – Синьор Литта подумает, что русские про этикет слыхом не слыхали.
– Да что за этикет без водки, помилуй?
– Пустые формальности о погоде для того и приняты, чтобы дать гостю очухаться, – терпеливо объяснил Головкин. – Как вам сегодня погода, синьор Литта?
Джулио едва заметно улыбнулся. Так на западный склон мальтийского утеса Дингли вдруг упадет на закате нечаянный луч со стороны Туниса. И все замшелые складки, расселины и бугры, целый день удрученные тенью, вдруг ринутся на свет, преобразив монастырский лик великана в жизнерадостный профиль подростка.
– На родине всегда хорошая погода, – сказал он.
– В Неаполе, кажется, других погод не бывает! – формально отозвался Головкин.
– Еще как бывает! – весело подхватил Павел Мартынович. – Помнишь, на днях кабинет ливнем залило, вся диппочта – коту под хвост! – Павел Мартынович закатился, как валдайский колокольчик.
Головкин укоризненно посмотрел на патрона.
"Фордевинд"*, – думал Джулио, доставая из рукава платок. Он на секунду представил, как Лорас вприпрыжку врывается к великому магистру: "Ваше преосвященство! Рескрипт из Ватикана сдуло с подоконника к чертовой бабушке! Ха-ха-ха!"
В гостиную вошла она.
– Тюша! – закричал Скавронский. – Синьору Литте ужасно понравился твой розарий!
Она остановилась, мирно положив кисть руки на погранично декольтированную грудь.
"Розарий?" – подумал Джулио, затыкая платок обратно в рукав и промахиваясь. Вспомнил, что действительно была какая-то куча розанов перед подъездом.
– Познакомьтесь! – кричал Павел Мартынович, подкатываясь к супруге. – Моя первая жена – графиня Екатерина Скавронская.
Джулио встал, загребая руками. "Неужели следом войдет вторая?" – подумал он. Собрал из ледников души весь наличный холод, окатил им графиню и опустил глаза, как подобает по монастырскому уставу.
Она была совсем другой, нежели утром. И к золотисто-каштановым волосам, улиткообразно завернутым на затылке, была-таки приколота свежая роза. Негой, нежностью, Азией веяло от каждого изгиба тела Екатерины Васильевны. Лишь тонкий знаток женских причесок и, стало быть, душ мог заметить в туго закрученном узле волос тайное раздражение.