Катя шла, глядя под ноги, с силой наступая на холмики мокрых листьев. Их слабый писк, казалось, доставлял ей странное наслаждение. Возможно, ее развлекал также и тот факт, что Павел Мартынович поминутно сбивался с ноги…
Джулио машинально зашарил правой рукой по бедру: при виде дамы хотелось почему-то взяться за шпагу. "Спаси меня, Господи, и помилуй!" – прошептал он.
– Эчеленца! – раздалось сзади.
Робертино с укором протягивал шляпу, шпагу и плащ. Раздерганные усы, вздымавшиеся вместе с грудью, знаменовали счастливую комбинацию поспешности и усердия. Портовые извозчики наперебой поспешили указать, куда направился полусумасшедший синьор в полудомашней одежде.
Скавронский первым увидел рыцаря.
Публика, показалось Джулио, выстроилась в правильный полукруг в форме театрального партера, и в зале повисла гулкая тишина.
– Какая счастливая встреча! – сказал рыцарь и поклонился.
Катя пристально поглядела на Литту. Только нежно любящий супруг мог не расслышать, как под платьем зачастило сердце супруги.
"Дама на улице без головного убора…" – растерянно подумал рыцарь.
– Я хотел бы поблагодарить вас за любезность, – сказал по-итальянски Джулио, глядя между мужем и женой. – Я никак не рассчитывал, что моя скромная особа заслужит вашего расположения до такой степени, что это малозаслуженное расположение выльется в незаслуженную форму письменной аттестации… э-э-э… императрице Екатерине.
"С заслугами переборщил", – отстраненно подумалось Джулио.
Катя вдруг улыбнулась. И Парко ди Каподимонте ожил. Донесся оживленный говор гуляющих; шорох бриза в кронах платанов; стук каблучков худосочной гувернантки, раскрасневшейся в погоне за вверенным малолетним бандитом. И даже скрип сапог Робертино, важно разглаживавшего усы.
– Какая счастливая встреча! – сказал Павел Мартынович, не заметив, что повторил слово в слово приветствие рыцаря. – Я ведь хотел извиниться.
"Что уж тут извиняться!" – снова не к месту подумал Джулио.
С самого утра, грубо вырванная Робертино из глубокого сна, душа Джулио пребывала в оцепенении. Словно насильно надели на голову шлем из рурской стали…
За восемь лет службы Литта привык подчиняться приказам. Резкому голосу флотской дисциплины, колокольному звону монастырского устава, ровной укоризне духовника… И ему нравилась эта ясная безмятежность души – морская гладь на рассвете в Голубой лагуне меньшего мальтийского острова Комино… Но сегодня привычные голоса доносились словно сквозь войлочную прокладку, и он двигался по Неаполю под влиянием приказов, исходивших неизвестно откуда.