– Я видела, как тебя вчера сюда несли. Жуткое зрелище. И вонял ты хуже мусоросборника. Кто тебя так?– наконец находит она тему для беседы.
– Крысы. Лохматые такие зверьки. У них там с пищей туго, вот они и решили мной перекусить.
– Жуть какая,– передергивает она плечами, как в ознобе.
– Да, неприятно,– соглашаюсь я.
Снова молчим. Глаза смущенно прячем. И снова Авиша находит тему:
– Теперь должно лучше все стать. Пилотов меньше гибнуть будет.
– Было бы здорово.
– Еще как. А ты придешь еще в Два-ноль-восемь? Нам всем очень понравилось, как ты поешь.
– Нам?
– Ну… и мне тоже.– Авиша наконец не прячет взгляд.
Теперь уже мне впору делать вид, что свет глаза режет.
– Конечно. Если будет минутка – заскочу с удовольствием.
– А еще на десятой палубе обещают нормальный кинозал запустить. С объемным видеорядом,– веселеет она.
– Здорово!
– Мне пора. Работы много.– Авиша пружинисто поднимается. Смотрю на нее снизу вверх. Снизу она кажется совсем незнакомой. Лицо жесткое, волевое. Вся фигура дышит какой-то отпугивающей статью. Потом она быстро наклоняется и чмокает меня в лоб. Даже не чмокает, а так – губами касается. И на мгновение ее глаза становятся близко-близко. Я испытываю мгновенный укол от ее внимательного взгляда. И – вопросительного, что ли? А может, просто кажется мне. Но смущение от нее исходит совершенно дикое. И заводит эта недосказанность меня неимоверно. Я боюсь, что крышка восстановительного блока слишком прозрачной окажется. И Авиша увидит, что там под ней. Не знаю, как мои ноги, но все, что между ними, совсем уже восстановилось.
А Кена так никто и не поймал. Вот что значит опыт. Решаю, что, как только выберусь из этого гроба, отправиться на поиски товарища.
Внимание всех и каждого начинает меня угнетать. Будто я икона какая. Черт меня возьми, моя профессия– пилот, а вовсе не «свой чувак». И улыбаться в ответ на проявление дружеских чувств я быстро разучился. Иначе губы и мышцы под ушами болеть начинали от напряжения. Представляю, каково приходится всяким там дикторам и конферансье. И еще политикам. У них-то рот не закрывается никогда. И улыбка до ушей. И не сказать, что гримаса. Разве что им какую-то операцию всем делают. И улыбка становится естественным состоянием физиономии. Просто не могут не улыбаться, и все тут. Даже пьют-едят и то с оскалом. Одним словом, до того дошло, что по своим делам я старался по безлюдным палубам пробираться. Хуже не бывает, когда надо улыбаться, а внутри тошно. Пусть путь длиннее и пыли больше, зато никто тебя с размаху по плечу хлопнуть не норовит. Когда-то, в «прошлой» жизни, я тянулся к людям. Потому что был одинок. А сейчас как-то вдруг понял – слишком большое внимание к твоей персоне здорово выматывает. Знаете как это: тебя все узнают, и каждый с тобой поболтать ни о чем готов, а чувство такое, словно один на льдине. Ничего, кроме усталости, все эти разговоры и похлопывания не приносят.