«За что, папахен…» Сделав героическое усилие, Эдик всё же выбрался из-под казённого, пропитанного запахами больницы одеяла и, кое-как доковыляв до персонального санузла, справил нужду. Стало легче. Он вспомнил про заветный фолиант с Павкой Корчагиным и стал нашаривать выключатель.
Вспыхнувший свет больно резанул глаза, но Эдик взял пример с героя произведения и мужественно стерпел. Было ради чего. Облачившись в халат, он принялся нетерпеливо потрошить любимую книгу. Вот полетел на пол кустарный переплёт… Видел бы папахен и прочие, умилявшиеся Эдиковым желанием «почитать»!.. За переплетом таилась «дурмашина»[182] с густым антрацитово-чёрным содержимым. Даже по виду – уматно-убойным в корягу. А как же! Если ширево[183] варил сам легендарный Кирпатый с Правобережного рынка!.. Средство атомное, главное – не переборщить, чтобы хватило надолго… чтобы тащиться с толком, с чувством, с расстановкой…
Эдик потрепал Корчагина по будёновке, привычно нашел «дорогу»[184] и вмазался по чуть-чуть – чтобы слегка развернулась душа. По телу сразу побежал живой огонь, настроение улучшилось до великолепного, самочувствие поправилось совершенно, ай да Кирпатый, ай да сукин сын! Захотелось громко заявить о себе, шумно выпендриться, пообщаться с народом. Особенно с бабами.
«Где у них тут, интересно, женское отделение?» Эдик отхлебнул томатного сока, сунул в рот пригоршню фисташек из оставленного папахеном запаса, оседлал череп наушниками плеера и – как ему казалось – пружинисто-мужественно вышагнул, а в действительности вывалился в коридор. Любимая рок-команда играла, казалось, прямо у него в мозжечке.
А за окном нескончаемо полыхали лиловые молнии, вонзавшиеся где-то совсем рядом в одну и ту же, чем-то для них намазанную точку. Хлестали по окнам водяные струи, дробила небо кувалда грома, неотличимая от громыханий из плеера… Прямо у Эдика на глазах красный огнетушитель на стене коридора начал превращаться в копилку. В зелёную фарфоровую свинью с прорезью на спине и большими оранжевыми глазами.
– Дай мильён, – потребовала наглая хавронья. Причём сказала не ртом, а прорезью для опускания денег. – Эй, ты, глиста в корсете! Давай, грю, мильён!
Эдик не дрогнул. Ему было не впервой.
– Хрен тебе поросячий, – ответил он с достоинством. – Изыди, парнокопытная. Заткни пасть.
Подействовало. Хрюшка заткнулась, покраснела – не иначе с досады – и начала снова превращаться в огнетушитель.
– То-то! У меня не забалуешь! – Эдик приосанился, победно повёл по сторонам взглядом… и вдруг заметил, как из стенной розетки выдавился жёлтый светящийся шарик. – А ты это куда без спроса? А ну давай взад!