Первым отозвался Караваев. Он отстранил мешавших, встал перед Даринькой, собрал мысли, обдумывая… и взволнованно произнес:
- Дария Ивановна… кланяюсь вам, от всех нас…
И он поклонился ей по-русски, в пояс, коснувшись перстом земли. Помнили, как длинная борода его коснулась пола.
А Даринька, странно спокойная, так же низко, легко, по-монастырски, поклонилась ему.
Все произошло в полном молчании, как бы в оцепенении. Чудесное было в поклонах этих.
Встряхнулись, оживились, всем сообщилась задушевность. Обед проходил в радостном возбуждении, «в какой-то пьянящей взбудораженности». Небывало разнообразный, тонкий, удививший самих хозяев. «Шереметьевский» превзошел себя. Много было выпито шампанского. Оно и все не прошли даром Дариньке: дорогой домой она чувствовала себя совсем разбитой. А за обедом была оживлена, до одного, впрочем, случая…- не одного: в конце обеда произошло «два явления».
Один из путейских, очень замкнутый, отличный певец,- вскоре он был принят в оперу и восхищал столицы - согласился охотно петь. Не захотел под имевшийся у Касьяныча рояль, а под отличную, привезенную Караваевым гитару. Спел «Во лузях», «Лучинушку». Был он некрасив, что-то калмыцкое, но так жило его лицо, что Даринька не могла глаз отвести. Пение захватило всех и растрогало Дариньку. И только кончил петь «Лучинушку» и взял дрожавшей от волнения рукой стакан вина…
ЯВЛЕНИЕ
…сочный голос отмерил барственно:
- Браво, Шурик. Сегодня вы совершенно несравненны. Народу у трактира!..
Вошли двое: путейский и плотный высокий барин, лет за сорок, смугловатый, с безразличным взглядом чуть свысока. Одет приятно-просто: синий сюртук в талию, жилет-пике, брюки в клетку, верховые сапоги с отворотами, белейшие манжеты, стек. Кивнул знакомо-рассеянно: депешу подали в Липовом, на охоте… «Но лучше поздно, чем…»
- Ах, Павел Кирилыч, на сей раз не «лучше»! - сказал Караваев.- Пропустили неповторимое.
- А-а…- оглянул Кузюмов,- что же?..
- Это и непередаваемо.
- Досадно…- и развел руками.
Касьяныч хлопотал, опрастывая место для прибора. Кузюмов отказался: перекусил уже, да и жарынь. Вот коньяку - можно, и замороженного «Кремля». Его представили. Он отчетливо поклонился Дариньке, и ей запомнился его удивленный взгляд. Она была в голубой сарпинке, как на Иванов день в церкви, в серебристо-голубой повязке, синие бокальчики глоксиний в бутоньерке. Посадили рядом с Даринькой, были предупредительны-сдержанны. На дороге он был персона,- его леса требовали тысячи вагонов, путейцы охотились в его угодьях.
- Скоро едете?..- спросил кто-то.