Наши лежали на полосатых матрасиках шезлонгов, сдвинутых плотно в кружок, словно доперестроечные иваси в жестяных банках. Каждый сам по себе, но и вместе. Кажется, на мой скромный взгляд, только славяне, да и то не всякие, обладают этой удивительной, почти неправдоподобной способностью составлять молчаливое единство в полнейшей звуковой тишине, как детские кубики в коробке. Иностранцам – тем, которых я наблюдал, – для достижения подобного эффекта требуется многочасовое поддержание беседы, а стоит словесному контакту прерваться, так тут же все вразнобой, хоть и были перед тем сто лет знакомы. А наши и молча – все равно один колхоз. И по городу, на экскурсии и в магазины, ходят точно так же: что скромные отдыхающие, что имущие миллионеры. Одним, нерушимым колхозом. Поневоле задаешься вопросом: так ли уж не прав был товарищ Сталин? Зато вот, к примеру, зашел ты в лавчонку, куда одному лишь тебе и нужно, а остальные десять или двадцать стоят и смирно ждут, пока ты купишь аспирин или средство от поноса. И на душе оттого тепло. Да и самому в голову не придет покинуть компанию, если народу потребно разворошить прилавок с часами «Картье», подсчитывая одновременно выгоду от возврата налога по системе такс-фри. Сам-то и коробку к этим часам не имеешь средств приобрести, но все равно участвуешь, даешь советы, а главное, радуешься, непонятно отчего, когда что-то покупается. И гордо при этом смотришь на продавца: мол, вот какой у меня друг! А после непременно на людях, лучше при иностранцах, спросишь у приятеля, который теперь час, и торжествующе украдкой озираешься: все ли обратили внимание? Хоть и не твой это драгоценный будильник, а все равно чертовски приятно.
Сердце у меня екнуло. Вот уже третий день вкруг стояло не семь, а шесть шезлонгов. На трех лежаках по одну сторону – женщины: Олеся, Вика и между ними, как барьерный риф, как водораздел, – она, Наташа. Наталья Васильевна Ливадина. В девичестве Кузнецова. Тонкая, худая, идеально длинная стрела, направленная неизвестно куда и в чье еще одно безответное сердце. И хорошо, что пополам, как в известном анекдоте. В смысле, разрезала собой наше дамское общество. Иначе Олеся бессмысленно терзала бы всех слезами запоздалого раскаяния в своем отношении к покойному, взяв за стартовую площадку глупенькую Вику, а через бесстрастный, не проплываемый рубеж тела Наташи сделать это было никак невозможно.
– Святой наш пришел, – буркнул просто так, для информации окружающих, Юрася, приоткрыв на солнце один пьянючий глаз.
Я терпеть не мог это свое прозвище, особенно в издевательской тональности Юраси, однако, ради общего спокойствия, переварил и проглотил.