— Ну а если оно естественное, тогда, спрашивается, какого рожна его надо насаждать в массы? Тогда получается так, что народ — отдельно, а Родина — отдельно. Не может же, в самом деле, народ любить самого себя и быть преданным самому себе! А Родина без народа — это и вовсе нонсенс. И потому естественность патриотического чувства выглядит столь же неестественно, как если бы я получал удовольствие от жизни, уставившись на себя в зеркало, в то время как вы — давно бы уже пили. Да и вообще, коль вы так бескомпромиссно ставите вопрос, так по мне уж лучше любое затрапезное государство, которое неукоснительно чтит права и свободы своих граждан, чем державно-гоношистый монстр, претендующий на эфемерное величие за счет собственного народа.
— Ну, эти бредни мы уже слыхали, — пренебрежительно махнув рукой, отверг мои доводы отставник. — Боюсь, не всякий психиатр возьмется за ваше лечение. Да знаете ли вы, молодой человек, что с вашей мягкотелостью нас давно бы уже талибы сожрали!
Последнее замечание я расценил так, что решительный отпор натовскому продвижению на восток — мне зачли. Теперь пришел черед с талибами разобраться.
— А нечего было приваживать к дому разных там иноземцев, чтобы потом всякие сомнительные личности к ним в гости захаживали. Сначала в угоду собственной геополитической значимости мы создаем себе трудности, покоряя и колонизируя провинции, и лишь затем начинаем их натужно расхлебывать.
— Да что вы смыслите в геополитике! Да если хотите знать — мы для них благое дело делали: несли им разумное, доброе, вечное, приобщали к цивилизованному образу жизни. Мы как миссионеры…
— Последнюю рубаху готовы были снять с себя, дабы показать, что можно наслаждаться жизнью, не прибегая к крайностям — грабежам торговых караванов и работорговле, — завершил я начатую отставником фразу. — Ну а в чем особенно мы преуспели, так это в их просвещении!
— А ведь не любите вы Родину-мать! Ох не лю-би-те, — врастяжку произнес отставник.
— Да, я — не фанат! — печально признался я. — Скажу вам больше. Я и к «Спартаку» равнодушен, когда в нем вместо таких ярких личностей, как Папаев, Гаврилов, Федя Черенков, собрана безликая тусовка, называющая себя славным именем Спартак.
В эту секунду в подъезд вступило тело Юрца — соседа с девятого этажа — буйствующего фана «Спартака» и миляги-парня в приподнятом расположении духа и безутешного горемыки-ипохондрика по трезвянке, на которого без слез сожаления невозможно было смотреть в этом первородном состоянии, о чем, впрочем, судить способны были не все, так как эта редко наблюдаемая ипостась его увлекающейся натуры была известна лишь избранным — особо приближенным знакомым, ближайшим родственникам, а также работникам районного медвытрезвителя.