же во всей этой хреновине
виноват! И
что же прикажете
делать, если и без винта не возьмут?» Ввиду риторической сущности — отвечать на эти извечные на Руси вопросы нет никакой необходимости. У нас к этим вопросам настолько притерпелись, настолько велика стала их самоценность, что искомые ответы никого уже больше не волнуют. Зато от третьего вопроса, заданного ровно с такой заминкой, какая потребовалась моему случайному знакомому, чтобы допить бутылку до конца, — естественно, лишь после того, как он заручился моим аргументированным отказом, — отвертеться я уже не вправе, потому что всей своей злободневностью этот вопрос обращен лично ко мне — «ты меня уважаешь?» И когда я слышу это проникновенное обращение, то, невзирая на неблагоприятный диагноз, понимаю: страна — я тут же стучу по деревянной лавке и трижды плюю через левое плечо — по-прежнему здравствует! С первого раза мой ответ может показаться не вполне убедительным. Но я не отчаиваюсь, потому что знаю: он меня обязательно переспросит. Вопрошающий меня человек, преодолев робость и некоторое смущение, и даже на всякий случай извинившись, не преминет повторить свой вопрос, чтобы уж окончательно расставить все точки над «i». «Нет, ты всё-таки скажи мне, скажи как на духу, — ты меня уважаешь?» Такая искренняя заинтересованность в моем мнении и немигающий, направленный точно в переносицу взгляд испрашивающего гражданина вызывают во мне ответную реакцию, — меня начинают распирать чувства, подступает умилительная слеза, я готов дружески обнять этого первого встречного, всё во мне говорит само за себя: «Друг ты мой сердечный! Я тебя не просто уважаю. Я тебя сильно уважаю. Даже где-то нежно люблю. Молчи, побереги силы, не трать их зря, они тебе еще понадобятся, когда ты переступишь родной порог и нос к носу столкнешься со своей милейшей супругой, ведь я и так знаю, что ты хочешь мне сказать: „А уж как я тебя уважаю… о, если бы ты только знал!“
Ровно в 18 часов по местному времени пробили склянки, и под звуки марша «Прощание славянки» наш белоснежный лайнер… — нет, после сражения под Лиссабоном — линкор с зачехленными орудиями («Мы мирные люди, но наш бронепоезд…») — направился по широкой и полноводной реке, которую гордые португальцы называют Тежу, а не менее гордые испанцы — Тахо, в Атлантический океан. Недавние мятежники высыпали на палубу и под капитанский коктейль дня «Americano» (50 г кампари на 50 г мартини) с радостным гвалтом победителей отшумевшего боя при аэровокзале мило переходили на «ты», желая друг другу сорок футов под килем и попутного ветра в паруса. Мы допивали с Мирычем вторую бутылку заслуженной контрибуции, наложенной нами на португальскую продуктовую лавку. Праздник только начинался. Кстати, опасения Мирыча были вполне обоснованными — вино оказалось крепленой мадерой.