Мы тронулись в путь. Я остекленевшими глазами смотрел в окно, но видел там лишь смутное отражение незнакомой физиономии, на которой была запечатлена вся тяжесть возложенной на меня миссии. Однако по мере продвижения автобуса за черту города оцепенение постепенно спадало, и вскоре человек в окне преобразился настолько, что от его былого возвышенно-одухотворенного облика не осталось и следа, и лицо сделалось узнаваемым, приняв привычное выражение повседневной российской озабоченности и мнимого глубокомыслия.
«И с таким-то обыденно-бездарным выражением лица ты собираешься штурмовать вулкан Тейде? — укоризненно спрашивал я себя. — Ну разве можно превращать высокое таинство морального Восхождения в заурядное по сути и аморальное по своей бессмысленности карабкание по Среднерусской возвышенности! Остался бы в таком случае на судне, побаловался бы капитанским коктейлем дня… — кстати, каков он сегодня? если мне не изменяет память, то „Blow Gob“, состоящий из 20 г водки, 20 г ликера какао и 20 г ликера „Baileys“, — …а уж потом, через недельку-другую, топтал бы себе с суетливой никчемностью эту самую возвышенность или, на худой конец, взобрался бы на Воробьевы горы, на вершину которых уже успели водрузить свой флаг торговцы матрешками и подержанным воинским обмундированием».
Между тем автобус продолжал натужно тянуться вверх, оставляя внизу копошащихся жителей столицы Тенерифе, ее высотные гостиницы, первые ярусы предгорных поселков, краснеющих черепицами крыш. Впереди показались сплошные сосновые леса, над которыми нависал темно-серый свод низкого неба. Страх высоты постоянно нарастал, сдавливая легкие тяжелым предчувствием человеческого бессилия перед этой неприступной аморфной массой облаков. Я ощущал себя ничтожным рабом, покусившимся приоткрыть завесу тайны, которую властительница скрывала под своим плотным, непрозрачным покровом.
«А ведь она не пропустит нас просто так, она обязательно потребует что-нибудь взамен, — говорил я себе. — И что же можем мы ей дать? Что могу дать я? Только осознание того, что я — всего лишь малюсенькая частичка ее многомиллиардного царства. Но достаточно ли ей этого осознания, чтобы она пропустила нас? Может, она ждет от меня подтверждения этого признания в какой-нибудь понятной ей образной форме?»
Тогда за советом я обратился к Мирычу:
— Скажи, Мирыч, чувствуешь ли ты себя ничтожной песчинкой мироздания? И если да, то с каким образом ты ассоциируешь свою ничтожность?
Она посмотрела на меня как на душевнобольного, к тому же сбежавшего из лепрозория. Понадобилось несколько минут, чтобы объяснить ей смысл интересовавшего меня образа. Наконец она сказала: