— Следовательно, вы считаете, что дельфины мыслят непосредственно музыкальными образами? Как композиторы?
Кришан не уловил тонкой иронии, которую вложил академик в свой вопрос. Он хрустнул пальцами, вывернув их под прямым углом, и ответил простодушно:
— Безусловно. Их метод мышления близок к древнеиндусской музыке, вернее, к «сангиту» — таким термином обозначают у нас единство пения, инструментальной музыки и линейно-цветового движения танца. Вот вы говорили — в музыке нельзя передать конкретный образ. У нас в Индии вас бы засмеяли. Наша древняя музыка сугубо конкретна, даже слишком. Древние произведения делятся на большие и малые «рачи» — нечто вроде музыкальных иероглифов, описывающих предметы и события. Но каждую «рачу» тем не менее можно исполнять по-разному, толковать ее в своем ключе, добавлять или изменять детали. Таким образом, каждый раз индус видит в исполняемом произведении не условные, а конкретные факты и вещи… Впрочем, европейцу это трудно объяснить…
— Дельфину легче?
И опять Кришан не понял иронии.
— Да, дельфину легче. Они мыслят сходными цветолинейными музыкальными иероглифами. Такие иероглифы можно записать нотами, составить словарь понятий не только простейших, но и очень сложных, даже фантастических с точки зрения человека… Моя мечта — написать с помощью Уисса «Подводные веды» — исторический эпос жизни океана… Это будет открытие второй Земли — цивилизации гениальных музыкантов! Это будет революция в музыке!
И Кришан с удвоенной силой принялся разгибать сухие длинные пальцы, словно акробат, готовящийся к смертельному номеру.
Карагодский кивнул вежливому индусу, который заторопился к электрооргану, и снова остался в одиночестве.
— Итак, товарищи. — Голос у Пана внезапно охрип. — Мы начинаем наш первый опыт по расшифровке тайн дельфиньей цивилизации. Путь наш к сегодняшнему дню был долог и нелегок… Но день сегодня ясный! Мы должны видеть то, чего не видел еще ни один человек на Земле… Впрочем, возможно, все будет проще… Ну что там… Мы верим в тебя, Уисс!
Кришан опустил пальцы на клавиши, раздался резкий пересвист, оборвавшийся почти сразу, — и ничего больше, хотя пальцы композитора продолжали нажимать черно-белые плашки. И точно ватой заложило уши.
«Ультразвук, — сообразил Карагодский. — Музыка передается Уиссу в ультразвуковом диапазоне».
Пан потянул Карагодского за рукав:
— Сюда, Вениамин Лазаревич, сюда поближе, на этот стульчик.
Над пультами раскрылись веера экранов. Карагодский и Пан уселись около двух центральных, отливающих туманной зеленью. Посерьезнел над видеомагнитофоном даже разбитной Толя. Нина сидела чуть впереди, и перед ней рубиновой россыпью горел овал голографической проекции.