— Хорошо, — сказал он, бледнея: — поговорю с ним и все, что могу, сделаю.
Радость блеснула в глазах ее, живая, земная, здешняя, как будто из недосягаемой дали, куда уходила, она вернулась к нему на одно мгновение.
— Обещаешь?
— Даю тебе слово.
— Спасибо! Ну, теперь все, кажется, все. Ступай…
В изнеможении опустилась на подушки, вздохнула чуть слышным вздохом:
— Перекрести.
— Господь с тобою, дружок, спи с Богом! — поцеловал он ее в закрытые глаза и почувствовал, как под губами его ресницы ее слабо шевелятся — два крыла засыпающей бабочки.
Подождал, посмотрел, — дышит ровно, спит, — пошел к двери, остановился на пороге, оглянулся: почудилось, что она зовет. Но не звала, а только смотрела ему вслед молча, широко раскрытыми глазами, полными ужаса; и ужасом дрогнуло сердце его. Не остаться ли?
Вернулся.
— Еще раз… Обними… Вот так! — прильнула губами к губам его, как будто хотела в этом поцелуе отдать ему душу свою.
— Ну, ступай, ступай! — оторвалась, оттолкнула его. — Не надо, полно, не бойся… Скоро вместе, скоро…
Не договорила или не расслышал он, только часто потом вспоминал эти слова и угадывал их недосказанный смысл.
Выйдя из комнаты, велел Дмитрию Львовичу, если что случится ночью, послать за ним фельдъегеря. Сел в коляску, давно у крыльца ожидавшую, и уехал в Красное.
На следующее утро проснулся поздно. Посмотрел на часы: половина восьмого, а маневры в девять. Позвонил камердинера, спросил, не было ли за ночь фельдъегеря. Не было. Успокоился. Напился чаю в постели. Торопливо умылся, оделся, вышел в уборную, где ожидали бывший начальник главного штаба, многолетний друг и спутник его во всех путешествиях, князь Петр Михайлович Волконский, старший лейб-медик, баронет Яков Васильевич Виллие, родом шотландец, и лейб-хирург Дмитрий Клементьевич Тарасов, который приступил к обычной перевязке больной ноги государевой.
Вглядываясь украдкою в лица, государь тотчас догадался, что от него скрывают что-то.
— Quomodo vales?[53] — заговорил он с Тарасовым по-латыни, шутливо, как всегда это делал во время перевязки.
— Bene valeo, autocrator,[54] — ответил тот.
— А на дворе, кажется, ветрено? — продолжал государь с той же притворною беспечностью, переводя взор с лица на лицо, все тревожнее, все торопливее.
— К дождику, ваше величество!
— Дай Бог. Посвежеет — людям легче будет.
И, быстро обернувшись к Волконскому, который стоял у двери, опустив голову, потупив глаза, спросил его тем же спокойным голосом:
— Какие новости, Петр Михайлович?
Тот ничего не ответил и еще ниже опустил голову.
Виллие странно-внезапно и неуклюже засуетился, подошел к государю, осмотрел ногу его и сказал по-английски: