Увидев гостя, Лунин встал, стряхнул с себя жиденят и пошел к нему навстречу.
— Извините, князь, что не могу вас принять, как следует: у моего почтенного Сруля Мошки по случаю какого-то праздника щука огромная, целый Левиафан, жарится, и такого чада напустили мне в комнату, что войти нельзя. Может быть, прогуляемся?
Вышли на дорогу, спустились к пруду, миновали плотину, дворец Потоцких и вошли в сад.
Сад был огромный, похожий на лес. В городе — пыль и зной, а здесь, в тени столетних грабов, буков и ясеней, — прохлада вечная; аллеи, как просеки; тихие лужайки, дремучие заводи с болотными травами и пугливыми взлетами утиных выводков.
Лунин расспрашивал спутника о делах Тайного Общества, о Васильковской Управе, о Сергее Муравьеве и о его «Катехизисе», но о своем собственном деле не заговаривал; казалось, хотел сказать что-то и не решался. Больше всех прочих неожиданностей удивила Голицына эта застенчивость.
— Вот видите, как я отстал от Общества, почти вышел из него, — заговорил он, наконец, не глядя на Голицына. — А хотелось бы вернуться. Помогите мне…
— Буду рад, Лунин! Но чем я могу?
— А вот чем. Только пусть это между нами останется.
Помолчал, как будто собираясь с духом, и начал, все так же не глядя на Голицына:
— Как вы полагаете, будет ли принято Обществом содействие…
Посмотрел на него в упор и кончил решительно:
— Содействие святых отцов Иисусова ордена?
— Иезуитов?
— Да, иезуитов. А что? Удивляетесь, что умный человек говорит глупости? Погодите, не решайте сразу. Ваш ответ важен для меня, — важнее, чем вы, может быть, думаете. Скажите-ка сначала вот что: почему мы все говорим и не делаем?
— Не делаем чего?
— Главного, чем только и может начаться восстание.
— Вам лучше знать, Лунин! Вы один могли бы…
— Почему один? Почему не все? Не хотят? Или хотят и не могут? Не знаете? Ну, так я вам скажу. На человека можно руку поднять, а на Бога нельзя. Вольнодумцы, безбожники, а как до дела дойдет, — верят все, как отцы их верили, — все православные. А православие — схизма, от Христа отпадение, от церкви вселенской, католической. От Христа отпала Россия, от Царя Небесного, и земному царю поклонилась, земному богу — кесарю…
— Россия отпала, а Рим верен, что ли? — спросил Голицын.
— Верен, ежели слово Господа верно: «ты еси Петр — камень». Рим — свобода мира, на всех земных царей восстание вечное. Там, где кесарь Брутом убит, тираноубийство во имя Господне оправдано, знаете, кем? Великим учителем Рима, Фомою Аквинским. И в Dictatus papae[81] Григория VII сказано: «Первосвященник римский низлагает тиранов и освобождает от присяги подданных». Вот камень в праще Давидовой, который сразит Голиафа; имя же камня — Петр…