– Принуждения не было, – подтвердил Крыслов, хотя именно он говорил среди казаков, что их принуждают большевики денно и нощно своим матросским отрядом. Но ведь то разговор среди казаков!.. Да и на заседаниях комитета Крыслов качался из стороны в сторону, то к восстанию, то против. – Принуждения не было, – повторил Крыслов и кстати вспомнил: – Но вот как мы порешили на заседании комитета с нашим председателем… – Крыслов упустил ниточку и запутался, не знал, что сказать дальше?
– Так что же вы решили на заседании комитета?
Крыслов отважился ответить прямо:
– Да вот сам Ной Васильевич сказал: «Как мы есть казаки – того и держаться надо. Ни к большевикам в партию, ни к меньшевикам, ни к серым». За казачество, значит.
– Это совершенно правильная позиция, – поддержал Ленин на полном серьезе. – Надеюсь, товарищ Свиридов, вы не принуждали казаков вступать в нашу партию?
Комиссар Свиридов встал.
– И разговора такого не было, товарищ Ленин. Наша партия сознательных революционеров, как же я мог принуждать…
Карие прищурые глаза Ленина уперлись в такие же карие, открытые и немигающие глаза Ноя Лебедя.
– Ну, а вы давно на войне, Ной Васильевич?
Ной поднялся, звякнул шашкой, ударившейся об стул.
– Да вы сидите, Ной Васильевич!
– Не можно то, – отверг. Ной. – Мобилизован в марте четырнадцатого года со старшим братом.
– Да садитесь же вы, Ной Васильевич. Или и мне придется подняться?
Ной опустился на мягкий стул аршином. Потяни за чуб – подпрыгнет.
– Вы из станицы Таштып?
– Так точно, товарищ председатель. Минусинского казачьего округа.
– Я в Таштыпе не был. Три года отбывал ссылку в селе Шушь. Бывал на Енисее – загляденье. Такие изумительные места.
От этих слов у Ноя потеплело на душе, и он, вздохнув, сказал:
– Бывал я в Шуше два раза. Любее места не сыщешь. Острова там зеленеют, и как поглядишь окрест, так и дых захватывает – этакая там пространственностъ! А пшеничка какая вызревает?! Наши казаки не раз ездили на базары в Шушь, чтоб заместо своей шушенскую купить. Ведь из ихней пшеницы булки такие ноздреватые и пышные, каких ни в жисть не испечешь из таштыпской. Потому, как наша станица в горах, и приморозки бывают, почитай, кажинный год. И на охоту хаживал там на озера – сколь дичи, господи помилуй! Или бор сосновый – дерево к дереву, и солнце цедится сквозь ветки, а внизу тени лежат, да с узорами. Едешь и так-то легко дышится, глубоко. Стал быть – пространственно!
– Именно так, пространственно, – подхватил Владимир Ильич, и в лице его, измученном напряженной работой и бессонницей, появилось нечто мягкое, размытое воспоминаниями. И в то же время лицо как-то посерело. И все увидели разом: как он устал!