Обитый гвоздями забор, чаевые, уговоры не жениться на Надежде, наставления Федюшке — все вызывало гнев. В душе Громова назревала буря. Он вдруг запустил руку в торбу и, взяв горсть монет, швырнул их в ручей.
Когда пришел отец, Евгений, скрывая усмешку, подошел к нему с торбой, как член военного трибунала с вещественным доказательством.
— Тебя судить надо! Срываешь государству денежный оборот! — И будто из вулкана, из него вылились горькие и обидные упреки.
Отец стоял, широко расставив ноги, смотрел на сына, будто не узнавая его. Изредка перебивал:
— Ишь как тебя в армии-то вышколили… Невелик в чинах-то, чтобы отцу нотации читать,
Его реплики были колкие, злые, перевертывающие сыну все нутро. Бросив торбу под ноги отцу, Громов схватил у яблони кол-подпорку и вскочил на перекладину забора. Точными, размеренными ударами он стал загибать гвозди и сшибать острые стекла в свой огород.
— Чудище! Соседи ведь, наверно, смеются! Скоро пальцем будут на тебя показывать… Не твоими руками сделано, не твоими разорять!
Но Евгений не слушал, а делал свое дело, медленно двигаясь по забору к ручью. А отец, как на похоронах, медленно шел за ним, осторожно ставя на дорожку свои длинные ступни. Евгений спрыгнул, взял из-под сливы ржавый секатор и в чем был — в галифе и хромовых сапогах — вошел в ручей. Ему было по грудь. Он стал перерезать проволоку. Отец стоял на берегу, кричал, качал головой, но вдруг будто что-то в нем внезапно сломалось: обессиленно сел на капустные листья. Из-под ног его покатились в ручей комья земли, и вода у берега замутилась. Длинные руки его, как плети, повисли между борозд, он заплакал глухо и безнадежно, как плачут слабые старики.
— Сынок, — всхлипнул он, — что ты делаешь, что ты делаешь!.. Может, для меня и отрада вся в этом. Выйду утром на бережок, и кажется: у своего-то огорода и водичка чище…
В его словах не было ни протеста, ни возмущения, только боль и тоска. Годы делали свое дело: постарел и обессилел Иван Матвеевич, единоличник деревни Матюково, переехавший в город, чтобы не вступать в колхоз.
Утром, проводив Наташеньку к соседке, Лена лениво пошла в столовую. Делать там было нечего: курсанты уже не питались в лагере, да и механиков стало меньше. По накладным Лена знала заранее, сколько человек будут обедать и ужинать. Людское оживление, работа отвлекали Беленькую от раздумий, и теперь, когда дел убавилось, ей стало тяжелее. Сегодня, узнав, что летчики и механики не будут стоять здесь на довольствии, она ужаснулась. И, не веря накладной, пошла на пригорок, чтобы взглянуть на стоянку. Если машины здесь, значит, вскоре вернутся механики и этот молчаливый, вечно что-нибудь делающий Николай Князев. Но стоянка была пуста… И что-то засосало под ложечкой. Не веря глазам своим, Лена двинулась к стоянке: ни часовых, ни дежурных, ни машин. Она подошла к тому месту, где прежде стоял самолет, на котором ее муж был командиром экипажа.