– Мало, Хон, очень мне мало того, что получилось.
Старуха даже не покосилась на Витязя, как мигом раньше ни единым взглядом не удостоила подступавшего к ней столяра. Она сидела, обхватив руками подтянутые к подбородку колени, скрюченная, неподвижная, и больше всего походила на причудливо обгрызенный ветрами валун, невесть зачем приволоченный снаружи и повернутый к очагу смутным подобием человечьего лика. Только и было живого в этом лице, что дрожание желтых огоньков под полуприкрытыми веками да еще глубокие тени, зашевелившиеся вокруг впалого старушечьего рта, когда Гуфа заговорила опять:
– Мне б, дурище, чем вас слушать, самой бы умишком потрясти. «Сильнее, сильнее»… – передразнила она с неожиданной злостью. – Разве же трудно было догадаться сразу? Не вам – мне разве трудно было? А я что же? Вообразила, будто тростинка так сильна, что у Лефа рана заросла не кожей, а сразу мозолью. Потом вообразила, что на ногах-то у людей и круглорогов растет разное, но глаза, мол, у всех тварей одинаковые… Думала, думала, думала, а толку? Плесень дряхлая… Хуже нет, чем выдумки головы, в которой вместо ума дряхлая плесень! Вот знаю теперь такое, чего никто не знает: люди и круглороги одно и то же видят по-разному. Что толку с такого знания? Кому от него станет легче, лучше? Кому? Мне? Нурду? Плесень…
Тем временем Нурд поднялся. Мимоходом задев по плечу понуро ссутулившегося Хона – то ли похлопал неловко, то ли снова чуть не упал, – он подошел к очагу и осторожно присел рядом с Гуфой.
– Зря ты себя изводишь, старая, вовсе зря, – сказал он. – Ты, чтоб понять, вот как сделай: зажмурься, а лучше – завяжи глаза и побудь так хоть до нового солнышка. Вот тогда, может, поймешь, что лучше: никак или хоть как-то.
Осторожно, самыми кончиками пальцев он смахнул с век что-то невидимое для прочих, а потом неожиданно улыбнулся как-то по-детски:
– Не знаю, чем и когда все кончится, а только благодарен тебе буду, покуда живу. Поняла?
– Что мне – Ларде будь благодарен, это она про нечеловечье дитя додумалась, – пробурчала Гуфа.
Она примолкла и вдруг с треском ударила себя ладонями по коленям, закричала визгливо:
– Благодарен он! Он благодарен! А ты знаешь, что с тобой завтра будет? Не знаешь ты, и я знать не могу, и никто этого знать не может! Ведь ты же поначалу даже цвета различал, а теперь?! Лужу под ногами не углядел, плюхнулся, как брюхатая баба! А завтра чего не сможешь углядеть?! А потом?! Вот бы тебе увидать собственные свои глаза – мигом бы поиссякла твоя благодарность!..
Старуха перестала кричать так же неожиданно, как и начала. Несколько мгновений в зале было слышно только ее надсадное дыхание. Потом Нурд тихо спросил: