К жандармскому офицеру подъехал верховой, тот самый, с большим носом, и что-то стал объяснять.
Другие немцы, не ожидая команды, подвели к штакетнику Тиму и силой заставили его повернуться к майдану. Даже за те десять или немногим больше шагов, которые отделяли теперь юродивого от веремейковцев, можно было понять по его лицу, что бедняга пока ничего не понимал во всем происходящем, только таращил с какой-то нечеловеческой злостью словно невидящие глаза да время от времени хватался корявой ладонью за челюсть, — видно, болела она от удара. Неухоженный, ощетинившийся Тима напоминал скорей не человека, а человекообразное существо, которое как бы заставили подняться на задние лапы. Но вот он вдруг узнал в толпе кого-то из веремейковцев, а может, и всех, и в явной радости разинул улыбающийся рот.
Тем временем офицеры — и жандармский, и тот, кавалерийский, — закончили переговоры и оба подошли к юродивому. Казалось, они заговорят с ним. Однако жандарм повернулся к толпе, спросил на расстоянии:
— Кто знает этого человека?
Но на веремейковцев вдруг тоже будто помрачение нашло. Никто не ответил, люди словно не понимали, чего теперь от них хотел этот немец с голосом то вкрадчивым, то строгим, даже грозным. К тому же никто не верил, что Тима вообще способен на убийство.
— Итак, не знаете? — злорадно усмехнулся жандарм. — Тогда я скажу. Это переодетый красноармеец. И это он убил в вашей деревне нашего солдата. По законам военного времени вы также несете ответственность за убийство, потому что свершилось оно в тылу нашей армии — в вашем селе. Вы скрывали у себя этого красноармейца!
Ждать дальше уже было нельзя.
— Мы знаем этого человека!
Из самой середины толпы выбрался на край Парфен Вершков.
— Мы знаем его.! — зашумели тогда наперебой и другие мужики.
Но жандармский офицер смотрел на одного Парфена.
— Никакой он не красноармеец, — уже почти злобно сказал Парфен. — Это Тима из Прудков. Он не в себе, понимаете, пан офицер?
— Что значит не в себе? — будто смутился от Парфеновой напористости жандарм.
— А то, что он хворый, — посмотрел прямо в глаза фашисту Вершков.
— Чем хворый?
— На голову хворый!
— Идиот?
— Да, дурной.
Офицер бросил недоверчивый взгляд на Браво-Животовского. Тот издали покрутил у виска пальцем.
Видно, жандарм такого поворота дел совсем не ждал. У него вдруг задрожал подбородок — нет, он не засмеялся, чтобы хоть так выйти из нелепого положения; ему в конце концов изменила его показная невозмутимость. И он закричал на Парфена Вершкова в бешенстве:
— Туда! Становись туда! Становись рядом с этим вашим идиотом!