Шарейка хоть и родился и вырос в местечке?, но рассуждал порой резко — может, по причине увечья, полученного на шахте, жила в нем какая-то оголённая, отчаянная жажда правды, потому и в речах был мало сдержан, из тех людей, которые в рассуждениях своих почему-то не боялись перебрать, будто бы наверняка знали, чем потом уравновесить; зато, когда уж доходило до дела, Шарейка вёл себя, как при портновском деле: с прикидкой, не дай бог испортишь чужую кожу или сукно.
— Ну, примаки — это другое, — сказал на Шарейковы слова Зазыба. — По-старому примак — когда в дом зятя берут, а не дочку в чужую семью отдают.
— Благодарствую за подсказку, — улыбнулся Шарейка, — но не я это выдумал про теперешних-нынешних примаков. Ежели подумать хорошенько, аккурат так оно и будет. А ваш ещё не пристал к кому?
— Не в этом дело — пристал или не пристал. Человеку же и вправду где-то приюта надо искать! — А по мне, дак этому человеку воевать по теперешним временам надо, а не приюта искать.
— Ничего не поделаешь, раз так вышло.
Странно, но Зазыбова покладистость, похожая на неразборчивость, вдруг возмутила Шарейку.
— Вот видишь, Масей, как твой батька заговорил? — почему-то обратился он за поддержкой к Масею, который все это время, казалось, равнодушно слушал беседу. — Понятно теперь, почему мы войну проиграли!
— Ну, это ещё пока далеко от правды, — вскинулся на него Зазыба. — Откуда ты взял, что проиграли?
— Сам подумай. Ежели ещё и не совсем проиграли, дак вот-вот…
— Что — вот-вот?
— А то, что чуть-чуть тоже не считается.
— Когда как.
— Во-во! Тебе, брат, только бы за что-нибудь спрятаться!
— Что-то я не понимаю тебя сегодня, Шарейка.
— А, не хочу я говорить о том, в чем мы оба, оказывается, ничего не смыслим, — махнул рукой портной и зашевелился на табуретке, готовый соскочить на пол— Давай-ка, Масей, лучше займёмся твоим кожухом. Марфа, где у вас овчина?
— Дак на чердаке ещё, на жердях, — отозвалась из передней половины хозяйка.
— Вы их хоть просолили в своё время?
— Понятное дело.
— Тогда несите.
— Пускай вот сперва Денис пообедает.
— Что ж, нехай пообедает, — несколько остыл Шарейка.
Недовольный тем, как он повёл, а потом и закончил разговор с Шарейкой, Денис Евменович поднялся со скамьи и, словно бы пристыженный, вышел на женин голос.
На столе уже дымился обед — глиняная миска серых щей — нынешнее лето, когда обирали кочаны, не посмели скормить скотине серую капусту, оставили себе па варево, — и, считай, привычная уже в их доме осенью тушёная картошка.
— А они-то пообедали? — спросил хозяин, имея в виду Шарейку и сына.