– Герцог может быть очень властным человеком, но я не думаю, что он сможет разлучить тебя и Евгению. Я знаю, что даже я не сделаю попытки так жестоко разлучить вас. С другой стороны, вопли Евгении, вероятно, снесли бы крышу даже с этого большого дома. – Трикси поднялась, взяла свои туфли. – А теперь, если ты не возражаешь, я пойду в свою комнату, чтобы распаковать вещи прежде, чем принесут обед. Я думаю, мы поедим здесь.
Горничная кивнула, возвращаясь к чемоданам, в которых почти скрылось ее короткое, круглое тело, поскольку она старалась достать со дна самого большого чемодана полусапожки обеих мисс Сомервилль. Теперь ее опасения улеглись, и она не считала необходимым предложить свою помощь в распаковке вещей Трикси. В конце концов, та всего лишь была служанкой, не более того.
– Я дам вам знать, когда принесут еду.
Трикси потерла свою затекшую шею.
– Пожалуйста, сделай милость, Лэси, – сказала она, встряхнув головой и выходя из комнаты.
«Чего же ты ожидала? – спросила она себя. – Объятий, что погладят по голове, скажут спасибо, мисс?» За те два года, что она знала Лэси и девочек, она была их защитником, бухгалтером, даже родителем, за неимением более подходящего слова. Разве кто-нибудь додумался ее поблагодарить? Нет, они все считали, что она позаботится обо всем. Быть родителем, решила она твердо, – абсолютно неблагодарное занятие.
Стоя в центре своей маленькой комнаты, которую она выбрала для себя, Трикси вздыхала, понимая, что она расслабилась. Ей не нужно было их «спасибо», и она скорее была бы смущена, если бы услышала от них что-то подобное. Она хотела, чтобы все было по справедливости. Она хотела своей независимости.
Улыбаясь и вспоминая ошеломленное лицо герцога Глинда, когда она сообщила ему условия своего молчания, Трикси отказывалась замечать маленькое сомнение, шевелившееся глубоко в ее груди. Ведь то, что она делала, было абсолютно справедливым, так, по крайней мере, она полагала.
Гарри смотрел на дно своего стакана, пытаясь понять, когда же он потерял контроль над своей жизнью. Может, это случилось в тот момент, когда он впервые услышал имя Майлса Сомервилля и узнал, что человек обманул его умершего отца приблизительно на тридцать тысяч фунтов? Или это был тот самый час две недели назад, когда он, узнав, что этот самый Майлс Сомервилль в Лондоне, решил найти этого человека и убить его?
Была ли тем решающим моментом – поворотным моментом – готовность совершить преступление, которое лишило бы его контроля над своей судьбой?
Подвергся ли он возмездию некой более высокой власти, которая постановила, что Гарри Таунсенд, грешник, должен научиться раскаиваться в своих злых мыслях, в стремлении пронзить грудь Майлса Сомервилля?