Она меня видела и слышала, и это вдохновило меня до озноба. Я совершенно забыла о себе и о той причине, о которой я не хотела распространяться. Была только эта палата, эти проявившиеся глаза и Не Онисимов за стеной.
— Нельзя думать только о себе… Только себя любить. Только себя жалеть. Иначе нарушится центровка.
— Что нарушится? — спросила Алла.
— Все нарушится. Во всей Солнечной системе. Вы не имеете права!
— Что вы от меня хотите? — слабо спросила Алла.
— Чтобы вы пошли в туалет.
— Зачем?
— Покурить.
— Мне не хочется. И я не могу.
— А вы не знаете: можете вы или нет. Человек не знает своих возможностей.
Я обняла Аллу за плечи и стала ее приподнимать. Она ухватилась за мою шею и стала мне помогать.
— У меня клапан не оторвется? — спросила Алла. Она испугалась за свою жизнь, и это был хороший симптом.
— Не оторвется, — заверила я. — Но удивится.
Она встала. Мы обнялись и медленно вышли из палаты в коридор. На мне было белое свадебное платье, на Алле белая больничная рубаха с печатью на спине. Мы медленно продвигались, обнявшись, как привидения, и мне казалось, что если мы подпрыгнем, то взлетим и поплывем. Ее слабость перетекала в меня, а в нее — моя радость, та самая, которую я люблю больше всего на свете и от которой мне хотелось бы умереть.
Но сейчас мне не хотелось умирать. Мое деловое настроение пропало, улетучилось. Я хотела одного: идти вот так, обнявшись, и, как бабочку в ладошке, нести эту чужую хрупкую жизнь.
Коридор был по-прежнему пуст. Медсестра кемарила на диванчике. Уютно тикал будильник, и его мерное тиканье сверчка разносилось по всему коридору.
Из кабинета вышел Не Онисимов. Увидел нас.
Офонарел, вот уж действительно по-настоящему. У него сегодня был день офонаренный.
— Добрый вечер, — поздоровалась Алла, хотя было уже почти утро.
— А… что вы здесь делаете? — только и мог вымолвить Не Онисимов.
— Покурить идем, — сказала я.
Не Онисимов метнулся к нам. Взял руку Аллы, стал слушать пульс. Потом обернул ко мне потрясенное лицо и спросил:
— Слушайте, а что вы сделали?
Зазвонил будильник. Было шесть часов утра. Время первых уколов.
Медсестра поднялась с дивана. Она была широкая, в круглых очках, какая-то лесная, похожая на Ухти-Тухти. В детстве я слышала эту сказку, но кто такая Ухти-Тухти, так и не поняла до сих пор. То ли курица, то ли еж.
— Здесь, — скомандовал Не Онисимов.
Таксист остановил машину возле его подъезда.
— Спать хочу, — поделился Не Онисимов, расплачиваясь. — Пятые сутки не сплю. Сейчас приду и засну как убитый.
Мы выбрались из такси. Таксист с удивлением посмотрел на Не Онисимова в одеяле. Интересно, что он подумал…